– - Ваше высочество, чай, -- сказала графиня фон Гартенштейн.

– - Благодарю вас. Да, я иду.

Августейшие особы молча пили свой чай.

* * *

Ее высочество пожелала принести из собственных покоев герцога одну книгу, прежде чем удалиться к себе. Лакей со свечою в руке шел перед нею.

Ее высочество подошла к полке и машинально достала книгу из библиотеки его высочества герцога. Она положила ее на стол и, пока лакей ждал, стоя с высокоподнятым канделябром, она рассматривала " Марию-Антуанету перед ее отправлением в темницу".

Она рассматривала лица и фигуры с сжатыми руками.

Из-за мятежников она видела лицо королевы. Как гордо и царственно шла она посреди черни! Лицо ее сияло почти невозмутимым спокойствием.

Мария-Каролина отвела глаза от картины, и оглядывала собственные покои его высочества герцога.
– - И казалось ей, что ее мать смотрит на нее из каждого угла.

Она видела ее там, сидящую на высокой софе времен первой империи, прямую, и красивую, и спокойную, -- руки с унизанными кольцами пальцами уронившую на колени, -- в то время, как она, маленькая девочка, перед своею матерью герцогинею, стоит и лепечет Лафонтенову басню, -- и mademoiselle сзади сидит на своем стуле и шевелит губами за словами басни, словно хочет суфлировать принцессе.

И когда басня бывала кончена, ее высочество герцогиня слегка склоняла голову и говорила:

– - Хорошо, очень хорошо.

И Мария-Каролина кланялась, в то время, как герцогиня, ее мать, тихо касалась губами ее лба.

Мария-Каролина уходила. И герцогиня протягивала m-lle Leterrier руку для поцелуя и повторяла:

– - Дело идет очень хорошо.

Ее высочество слышала ясный, всегда спокойный голос герцогини, ее матери, и видела строгую и неуютную мебель с вазами, и золотые гирлянды, и картины, висевшие симметрично на стенах.

Мария-Каролина глубоко вздохнула, словно сбросив с себя тяжелое бремя, и повернулась взять со стола книгу. ее взоры опять упали на Марию-Антуанету. И она почувствовала вдруг отвращение и гнев к этому народу с его галдением.

Ее высочество оставила "собственные покои его высочества герцога" и молча простилась со статс-дамой фон Гартенштейн, которая ждала ее в желтой зале.

Но пока камер-юнгфера заплетала перед зеркалом ее волосы, нашло опять на нее мучительное беспокойство. Она отпустила камер-юнгферу и легла в постель. Но беспокойно металась она и не могла заснуть. Она постоянно слышала эти страстные голоса, как будто они взывали к ней, -- и пульс ее все- бился.

Она брала со столика "Дон Карлоса" и начинала читать.

Она читала все то же, что бы она ни открыла.

Это были вечно те же самые слова: Любовь -- Человечество -- Свобода, сказанные все тем же голосом.

Она кончала чтение, и книга падала на стол.

Ее голова была так тяжела от бессильных мыслей.

Она не могла разобраться во всех этих чуждых вещах. Она ощущала бьющуюся, как от страха, в ее жилах кровь.

Она опять начала читать, и внезапно остановилась.

Она села на кровать, и книга легла на ее колени. Опять перечитывала она слова герцога королеве:

Ich bin

Der Meinung, Ihre Majestat, dass es

So Sitte war, den einen Monat hier,

Den andem in dem Pardo auszuhalten,

Den Winter in der Residenz, so lange

Es Konige in Spanien gegeben...

[В переводе Михаил Достоевского (Фридрих Шиллер "Дон-Карлос"):

Я, государыня?
– - я полагаю,

Что уж таков обычай: месяц мы

Проводим здесь, в Пардо другой, a зиму

В Мадрите; так заведено с тех пор,

Как короли на трон испанский сели.

Эль-Пардо -- королевский дворец в пригороде Мадриде, зимний -- это Королевский дворец (исп. Palacio Real de Madrid)– - В. Е.]

Ее высочество уронила книгу. Она больше не видела ни одной буквы; слезы ослепили ее глаза.

Она чувствовала глубоко томительную, бессильную печаль, -- неутолимую печаль.

Она плакала долго, и высохли наконец слезы; устало протянула она руку за другою книгою. Камер-юнгфера положила несколько книг на стол у ее постели.