– Могильник Нораку.

– Что там было?
– обманчиво спокойно спросила женщина.

– Шкатулка. Не открывал, - краткости Торуя иногда можно было позавидовать.

Торуй встал и подошел к одному из стеллажей. Оттеснив ворох свитков, он выудил из-за них шкатулку, обернутую в тряпицу. Осторожно сняв тряпицу, брат поставил шкатулку на стол. Две ладони в ширину, одна в высоту и около четырех в длину. Старая, простая, без резьбы и орнамента. Красно-коричневое дерево, покрытое красноватым лаком, не окованная по углам, без замка. Но таким шкатулкам замок и не нужен, они не каждому открываются. Кейлех благоразумно поставила кубок на стол и коснулась пальцами шкатулки.

Глаза ослепли, как от яркой вспышки. Кончики пальцев пронзили тонкие иголки боли…

Лежа в горячей расплывающейся луже, судорожно распахнутыми глазами Кейлех вглядывалась в потолок, чувствуя, как боль разъедает тело. И в то же время бесстрастно и безразлично наблюдала происходящее… Резкий смазанный рывок вперед, взблески мечей. Крики, почти мгновенно переходящие в предсмертные хрипы. Темная, почти черная кровь, веером брызг разлетающаяся над ней…Вот и всё?

Кейлех со стоном отпрянула. Трясущимися руками взяла кубок, и чуть, не расплескав вино, сделала глоток. Торуй напряженно смотрел на сестру, боясь задать терзающий его вопрос. Вместо этого он налил вина себе, и стал пить мелкими глотками. В отличие от сестры, он не особенно баловался спиртным. Кейлех прикрыла глаза.

– Это надо вернуть. Я сама верну, а Госпоже скажешь, что я забрала. Я разберусь. Заверни.

Пока брат аккуратно пеленал шкатулку, Кейлех пыталась задушить в зародыше панику. Не продолжение ли это сна? Что значит это видение? Неужели, она только что видела грядущую смерть? Неужели, она уйдет именно так? Но это неправильно. Такие, как она уходят не так! Не так! Не так!

– Я разберусь, - опять сказала женщина, осушила кубок и, встав, сгребла шкатулку со стола.

Покинув брата, Кейлех вихрем вылетела во двор и крикнула в никуда «Коня!». Она уже привыкла, что ее приказы выполняются безропотно и без вопросов. Не обратив внимания, на конюшего, Кейлех вскочила в седло и ударила пятками в бока ни в чем неповинного животного.

Мелкий дождик не развеял ее тревоги, а дорога в лужах от ранее прошедшего короткого ливня, напоминала размазанную кашу. Остановившись у леса, женщина привязала коня к ветке одного из деревьев, и, прижимая к груди ненавистную ношу, опустив глаза, она согнулась, чтобы пройти туда, где уже ждал ее хозяин леса. Инстинкты сами привели ее на ничем не примечательную поляну.

– Ты такая смешная!

Детский смех заставил Кейлех вздрогнуть. На мокрой траве лежал мальчик-подросток в белой косоворотке и укороченных простых штанишках. Хитрое веснушчатое лицо обрамляли белые кудряшки. Это бы был обычный мальчишка, если бы не две вещи: черные пустые глазницы и выглядывающие из-под штанишек медвежьи лапы. Мальчик вскочил на лапы (хотелось бы сказать «на ноги», но нет, на лапы). Белая рубаха осталась белой и сухой, не смотря на влагу.

– Ты мокрая и грязная! – мальчик-дух рассмеялся.

Кейлех представила, как выглядит: всклокоченные, выбившиеся из косы, волосы, почти промокшее платье (она так спешила, что забыла надеть плащ), грязное по подолу. Улыбка сама растянула губы.

– Да, я спешила к тебе. Мой брат… - Кейлех пыталась подобрать слова, но только честно сказала: - Дурак. Не трогай его, пожалуйста.

– Совсем дурак? – мальчик подбоченился и снова рассмеялся.

– Совсем.

Кейлех поняла, что смеётся вместе с духом.

– Ну вот и ладненько! А то хмуришься часто. Молодец, что принесла так быстро, - мальчик-дух подмигнул страшным глазом, а потом произнес леденящим шёпотом: - Открой!

Страшное повеление, которое нельзя игнорировать. Кейлех опустилась на колени. Холод и влага почти опалили колени. Опустила шкатулку на траву, и дрожащими руками развернула тряпицу. Прикоснувшись к крыше, с облегчением поняла, что никакие видения не преследуют ее. Да к демонам страх… все там когда-нибудь будут. Кейлех прикрыла глаза, притупляя все ощущения, кроме тех, которые сосредоточились в кончиках пальцев. Не было пристально смотрящего духа, не было мокрой и холодной воды, не было противного моросящего дождя, уже порядком промочившего одежду. Не было ничего, кроме этой проклятой всеми демонами мира, шкатулки.

Проклятой?

В груди что-то сжалось, комком стало в горле и вылезло на свет протяжным стоном. Кейлех всем телом почувствовала чью-то боль. Пропустила через себя, почувствовала всем естеством. Боль утраты, боль потери, которая так ей знакома. Отчаяние. Скорбь. И ненависть, ненависть к каждому, кто улыбается, смотрит на солнце, дышит. Желание кромсать, резать, рвать на части каждого, кто имеет наглость быть счастливым. Кейлех запрокинула голову и по лицу, смешиваясь с каплями дождя, потекли слезы сострадания. Нет, не жалости, а именно сострадания и понимания.