Черва не успела осознать. А вот рысь успела. И тотчас кинулась защищаться. Как привыкла это делать всю свою жизнь.

Ее сбило на пол. Удар был уже даже не пощечиной, а затрещиной. Кожа на скуле лопнула, зацепленная перстнем. Черва, ошалев, захохотала и смахнула слезы с глаз, пока их соленые дорожки не протянулись к ране.

– Вот почему от вас всю неделю ни слуху, ни духу не было! Ваша милость дожидалась новолуния! Опасаясь, кабы невестушка вас не поколотила за ваши замыслы!

– Это называется смекалка, – Цикута даже не попытался оправдаться, дохнув на перстень и протерев о мех кафтана. – Вдругорядь повторять не стану. Скажись юродивой, сбеги, да хоть на косах удавись. Но помолвку порви.

Сам Цикута отказаться от нее не может. Силенок не хватит пойти против воли брата. От этой догадки Черву накрыло злорадным, мстительным удовлетворением.

– Я не навлеку такой позор на свою стаю! Не посрамлю батюшку!

– Как пожелаешь, – Цикута безразлично пожал плечами и взялся за ручку двери. – Ты же альфа. Ты вольна сама выбирать, что тебе милее: быть позором стаи или не пережить первую и последнюю брачную ночь.

Дверь притворилась, сквозняком задув лучину. Черва посидела на полу, глядя вослед жениху. Чресла вскоре заиндевели, и она поднялась, отряхиваясь. Коротко покосилась в зеркало, горестно вздохнула, узрев распухшее лицо, и решительно направилась к матушке за советом. Боле ей обратиться не к кому. А с догадливостью у нее и впрямь не лады.

Матушка нашлась в покоях, молясь на коленях перед идолами троебожия в углу. Как и всю последнюю неделю. Каждый божий день. Услыхав шорох, Нивяника Серысь обернулась и кинулась к падчерице.

Очнулась Черва, рыдающей в подол княгини. Та бездумно глядела на троебожие, гладила косы падчерицы и тихо напевала бессловесную колыбельную.

– Матушка, – простонала Черва, трогая вздувшуюся рану. – Что мне делать? Он же изведет меня!

– Пустое это все, доченька, – напевно откликнулась княгиня. – Княжич хороший человек. Нашел способ, как несчастным больным средь нас жить безопасно. О брате своем хлопочет, не пытается оказией воспользоваться, да власть присвоить. В богадельнях трудится наравне с заурядными знахарями, подранков латает. Свалилось на него много, вот он и сорвался.

– На девке? – Черва не поверила своим ушам. – Да сие непростительно!

– Мужчинам многое простительно, доченька, – пальцы княгини запутались в косах цвета воронова крыла и нечаянно вырвали пару волосков. – Юна ты еще, не разумеешь.

– И разуметь не хочу! – в ужасе воскликнула Черва. – Не отдайте меня этому «благодетелю» на растерзание, матушка! Уговорите батюшку переменить решение, молю вас! Я за кого угодно пойду, лишь бы не за Цикуту!

– Куда уж мне, да поперек воли Его светлости, – прерывисто вздохнула Нивяника Серысь, пошевелив дыханием волосы за затылке Червы, и повторила. – Пустые опасения. Породниться с Великими князьями большая честь. А ты попросту девочка своевольная, вот и страшишься брачных уз.

– Вы… – Черва поперхнулась комом в горле и вскочила. – Вы мне не верите, матушка? Вы же знаете, я все для вас с батюшкой делаю! Я гобелены наузами выткала, которыми вы всех столбовых дворян подкупили! Я в ядах сведуща сделалась и весь наш двор от отравителей по вашему велению очистила! Я опричницей стала, и вам клан дев-воительниц из Полярного княжества дары прислал, предлагая побрататься! И после всего этого вы обвиняете меня в самодурстве, будто я только и делаю, что пекусь о себе, а не о стае?

– А что еще прикажешь думать, когда заставляешь усомниться в твоей благодарности за то, что мы с Его светлостью приняли тебя, как родную? – на лицо княгини набежала тень недовольства. – Будь послушной девочкой, Червика, и не перечь старшим. Иди спать, утро вечера мудренее.

Черве почудилось, что в груди у нее что-то хрупнуло и рассыпалось осколками.

«Мужчинам многое простительно. Куда уж мне, да поперек воли Его светлости. Заставляешь усомниться в твоей благодарности за то, что приняли тебя, как родную…». А любила ли ее когда-нибудь матушка по-настоящему? Или ей скомандовали любить?

«Скажись юродивой, сбеги, да хоть на косах удавись…». Бежать. Надо бежать. Куда глаза глядят и покуда ноги несут. Прочь от этих чудищ. Но как?

Черва брела, старалась избегать освещенных сеней, дабы не попасться униженной никому на глаза, но, вестимо, богине недоставало ее страданий. Потому как навстречу ей вдруг вышел волхв.

– Одолен? – вспомнила она его имя, разглядев неровно остриженные пепельные космы и куцую бородку клином, как у снежного барса.

Ей про него в детстве часто кормилица рассказывала. Это он, будучи тогда еще юнцом, спас ее от язвенника в младенчестве. У нее на память о том остался лишь темный рубец на левой руке, иногда ноющий в непогоду.

– Я, княжна, не пугайся, – кивнул он и подошел ближе, сияя месяцами на лице. – Слышал я о твоей беде. Позволь помочь, милейшая.

Его мурлыкающий, убаюкивающий голос хотелось слушать вечно.

– Как же? – вскинула брови Черва.

Душу понемногу начинало глодать безразличие. И лень.

– Я тотчас отбываю из Тенёты, – он прищурился на рубец и приложил к нему ладонь. Удивительно, но Черва даже не дернулась. Рысь не чуяла от него угрозы. – Уходи со мной, княжна. Я скомандую сторожевым псам на воротах пропустить тебя и молчать о том.