Английский Самоварова знала на примитивном уровне, и ей подумалось, что раз уж впихнули сюда этот чужеродный отросток, так почему бы не сделать бегущие строчки на русском, — ну не одна же она во всем зале такая непонятливая!

Простившись с ней перед третьим звонком, Виктория Андреевна, подбив пальцами с маникюром цвета зеленки прическу, гордо отправилась в партер.

Наблюдая за ходом действа на сцене, Самоварова почему-то не могла отделаться от мыслей о своей новой знакомой.

Чем же та себя питает? Энергии в ней хоть отбавляй, но такой дерганой, словно эта энергия расходуется вовсе не должным образом. Вроде передачу полезную придумала, но преподносит это как агент сетевого маркетинга.

«А я еду, а я еду за деньгами, за туманом ездят только дураки», — окончательно отвлеклась от оперного действа Самоварова, внезапно вспомнив куплет из переделанной лирической песни, который услышала в юмористической передаче в конце девяностых.

Она только много позже поняла, как они были неправы: веселились всей страной из года в год, анекдоты травили — обесценивали нажитое предыдущими поколениями, а сами ничего нового не придумали. Юмор — это прекрасно, но без крепкого фундамента он неизбежно превращает все в балаган, где каждый только и способен что обнажить свою, как обозначила Фаина Раневская, «куриную жопу».

Время эгоцентриков заканчивалось на глазах. И парни из поезда прямое тому подтверждение. В длинной истории телеграма Сереги Самоварова с трудом обнаружила всего несколько его собственных (из нескольких сотен!) фотографий. Кроме снимков из зоны военных действий, военкор репостил ссылки на фонды для сбора средств, наконец консолидировавших разрозненное общество, а о своих сборах не ленился отчитываться регулярно.

Перейдя с его страницы по нескольким ссылкам, Варвара Сергеевна подписалась на паблики других военкоров, а также военных писателей и поэтов.

Там било ключом настоящее, а не мылил глаз фотошопный эрзац. Может, все они, в момент ставшие как бы хорошими приятелями, и не слишком правильные ребята (а кто же правильный, разве что святые?!), но в них, далеких и таких близких, чудесным образом воскресла армия борцов за столь необходимые сейчас русскому человеку идеалы.

Клоны же Виктории Андреевны, ловко спекулируя на всколыхнувшемся в обществе патриотизме, неизменно соседствовавшем с интересом к истории предков, моментально переобувшись, продолжали заниматься единственно им понятным самопиаром, чтобы заработать себе на побег в Израиль или Эмираты.

«Не суди, Варя, и не будешь судима, — прозвучал в голове голос отца. — Ей тоже досталось, как и всем. Наверняка она с высшим, а то и не с одним. Так же, как и вся страна, выживала в девяностые. Да и что толку судить… Думай лучше про себя…»

Захотелось расслышать и что-то еще, едва слышное, ссыпавшееся как мука из-под сильных, с тонкой кожей, под которой синели реки вен, рук матери, что-то, что отец пытался донести до нее из другого измерения, но ария Любаши заняла собой все пространство, как внешнее, так и внутреннее, и даже то и дело заходившийся кашлем сосед сзади не мог тому помешать.

В антракте случилась еще одна неожиданность.

Выскочив на перекур на улицу, Самоварова оказалась в компании двух мужчин, один из которых, не мешкая, поднес к ее папироске зажигалку. Вскоре из двери неспешно показался еще один, в накинутом наспех пальто и цветастом кашне на шее, и принялся бурно здороваться с курившими.

Варвара Сергеевна сразу узнала в нем Геннадия Леонидовича, «коньячного» господина из вагона-ресторана. Вот уж многомиллионный город чудес — за один вечер вторая случайная встреча!

— Вечер добрый. Как опера? — все еще пребывая в легкости от бокала игристого, непринужденно спросила Самоварова, когда взгляд господина скользнул и вдруг задержался на ней.

По его невысказанному вопросу она поняла, что он ее не узнал.

Ей стало жутко неловко — это же она вчера пялилась в вагоне-ресторане на соседний столик, а он был увлечен беседой со своими молодыми товарищами. Геннадий Львович выудил из серебряного, с гравировкой, портсигара тонкую коричневую сигарету. В глазах заплясал огонек, а от вчерашних поджатых губ и желчного тона не осталось и следа:

— Поменьше бы массовок с плясками, было бы просто замечательно! Поставлю четыре с плюсом. А вы что скажете? — живо поинтересовался он.

— Я профан в этом деле. Выхожу в свет крайне редко и всему рада, — отвечала Самоварова, довольная тем, что избежала неловкого вопроса «А вы вообще кто?».

— Это очень здорово, что в наше время люди не разучились радоваться! — по его маленькому птичьему лицу растеклась улыбка наслаждающегося минутой человека.

— А что нам остается? — Варвара Сергеевна зачарованно глядела на пятна света, падавшего от фонарей у входа в театр.