Не зная, как себя вести — выразить ли сочувствие, либо, делая вид, что пребывает в неведении о случившемся, промолчать, — Варвара пошла искать ее вглубь кабинета, к стеллажам.

Из дальнего угла раздавался будто бы слабый треск, периодически перекрываемый чьим-то глухим пришепетыванием. Решив, что это проникший в архив злоумышленник, Варвара Сергеевна, стянув с себя туфли, стала подкрадываться к источнику шума.

Дама сидела на полу, спиной к Самоваровой. Рядом, на полу же, горела в блюдце толстая свеча. В руке у нее была зажата фотография молодого мужчины, в которую она, что-то пришептывая, тыкала иглой. Увлеченная своим занятием, она даже не почувствовала, что уже не одна.

Потрясенная увиденным, Самоварова на цыпочках побежала к входной двери. Надев за дверью туфли, бросилась, как ошпаренная, на пост охраны. Уставившись в лысину сидевшего за столом и дежурившего в тот день офицера, она не смогла вымолвить ни слова — слова застревали в горле.

Вернувшись в отдел, весь день молчала. А к вечеру рассказала про увиденное Никитину. Сергей внимательно выслушал, мучительно поморщился и, прежде чем достать из пачки сигарету, отчеканил:

— Прошу тебя больше никогда с ней не общаться!..

— …Так что же ей нужно? Этой вашей несуществующей, как пропуск в рай, здоровой личности? И кто виноват в том, что вампиры пусты? — вырвал ее из скверного воспоминания ненавистный голос.

— Снова пофилософствовать желаете?

— Почему бы и нет?

Поймав ее гневный взгляд, заключенный сделал шаг назад.

— Все начинается с семьи, — вспоминая, как это все «по науке», не сводила с него напряженного взгляда Самоварова. — Виновата теперь мать. По крайней мере, об этом в последние годы кричат из каждого утюга мозгоправы всех мастей.

— А мне казалось, что виноваты во всем мужчины… Значит, вы тоже не любите мозгоправов?

— Отчего же… В любой среде встречаются разные люди. Я не люблю обобщений. Особенно тех, которые незримо и массово выедают мозг. А еще избегаю категоричных взглядов. Когда работают с одним воспаленным эго, пусть и травмированным в первой семье, от этого может стать якобы лучше, и то — на время. А потом доверчивый, без стержня, кенгуру, направляемый бездушным психологом, вдруг обрывает контакт с «тиранами»-родителями, наплевать, что они старенькие и болеют; а еще позднее расстается с бессовестно эксплуатирующим его в силу неправильных настроек партнером. И неожиданно обнаруживает себя в гордом одиночестве, зато с кучей интернетных единомышленников.

Дай бог, если они иногда встречаются — в кафе и на лекциях. И чудо, если кто-то из них случайно зачнет ребенка и даже сохранит ему жизнь.

— Иногда лучше не сохранять, — внимательно выслушав, подытожил заключенный.

— Все это чушь собачья! — злилась Самоварова. — Не прикидывайтесь, что не пользуетесь интернетом! Как раз такие, как вы, из него не вылезаете! От вас и растекается вся гадость… Сколько в мире сирот, выросших в детдомах, у которых была одна на всех усталая воспитательница, людей, которые никогда не знали тепло материнских рук! — Она вдруг удрученно вспомнила Регину [3] . — Неужели сытые, дееспособные и давным-давно выросшие должны бесконечно кого-то в чем-то обвинять? Сначала мать, потом страну. Для того чтобы оправдать свою леность, эгоизм и отсутствие желания жертвовать ради ближнего. При этом все должны с вами считаться!

— Интернетом почти не пользовался, но о чем вы говорите, понимаю. — Заключенный разглядывал свой левый, прохудившийся и стоптанный, но на удивление чистый ботинок. — А тепло материнских рук может не знать и тот, кто вырос в благополучном доме.

— Сожалею… Поэтому решили, что имеете право забрать чью-то жизнь?

— Но вы же забрали мою! — Он вскинул голову и глядел на нее с обманчивой кротостью хищника. — Что, все еще не узнаете? Неужели я так сильно изменился?

— Нет, — она избегала глядеть ему в глаза, — не узнаю. А кто вы?

— Вы сами должны вспомнить, — гадко упрямился заключенный.

Совсем близко разорвался снаряд, за окном послышались крики и топот сапог.

«Неужто диверсия?! Тянул, гад, время?! Своих ждал?»

По инструкции было необходимо воспользоваться потайной дверью в стене, как раз в той, справа, что была завешена фотографиями, и спуститься в подвал. Там, где окопалась со своим щенком бродячая собака, хранились пулемет и несколько гранат.

В ящике стола лежал служебный револьвер, в плен было приказано — она это точно знала — не сдаваться.

Самоварова привстала.

Ее рука было дернулась к ящику, но в кабинет уже ворвался Василий.

— Все нормально, товарищ начальник! — запыхавшись, выкрикнул он. — Это наши обезвредили мину в лесу.

— Хорошо… — усаживаясь, выдохнула побледневшая Самоварова.

— А с этим что?