Но если даже это был внезапный порыв, он лишний раз подтверждает его верность рано ушедшей любимой. Картина не складывалась. Совсем.

В год рождения Надежды деду было шестьдесят два.

Это-то еще можно понять — в наше время поздним отцовством и даже материнством никого не удивишь. Понять, но не принять. А как уложить в голове, что второго же мая, за десять лет до того, родилась внучка Варя?

Единственный сын Егора Константиновича, Сергей, давно уже был взрослым мужиком, у него были работа, жена и третьеклассница-дочь.

Ну влюбился дед, не счел нужным оформить брак, ребенка признал — так зачем скрывать?!

Загадочная Надежда, выходит, была Сергею единокровной сестрой, а Варваре приходилась теткой, причем моложе племянницы на девять лет.

Но у запрашивавшей дело в архиве инициалы «В.П.».

Не Надежда, и даже не Егоровна…

Мимо проносились московские окраины, состоящие сплошь из новостроек, гигантских торговых центров и заносчивых автомобильных салонов. Вставшие на место вырубленных лесов и снесенных деревенек атрибуты ненасытной потребительской эпохи были четко вычерчены прямыми кичливыми линиями.

Укрывшись под сводами бесчисленных магазинов, салонов услуг, кинотеатров с чужими придуманными героями на экране, забыв свои историю и корни, променяв сложности отношений на удобное одиночество с таким же одиноким психологом на другом конце связи, облегчив жизнь доставками, сведя общение к переписке в чатах, люди незаметно попали в красивое с виду пространство, где давно уже не осталось почти ничего, кроме тоскующей по ночам пустоты.

Происходившее в стране и мире было неизбежно.

Эгоистичное удобство, достигнув своей вершины, пораженное громом с небес, стремительно рушилось, громыхая расколовшимися на миллиарды щепок останками.

Голова пылала.

Лаврентий мирно дремал в ногах.

Глядя на его милую рыжую морду, даже не верилось, что какой-то час назад этот хищник, за сотню метров почуяв неладное, смог яростно постоять — за себя и за свою хозяйку.

Пес был в ее жизни не случаен. Это она поняла почти сразу, когда увидела его в начале прошлого лета у дачного домика доктора.

Числа тоже не случайны.

Наскоро покопавшись в памяти, Варвара Сергеевна не вспомнила больше ни одного знакомого ей человека, кто бы родился с ней в один день. Любые случайности, лишь до поры необъяснимые, составляют часть неумолимого целого.

Выехали на скоростную трассу. До Рубаново, если верить приложению, оставалось два с половиной часа. Ласково погладив по голове спящего пса, Самоварова попыталась на время выкинуть всё из головы и подремать.

В патефоне страдал и разрывал воздух своим бесподобным, с пленительным картавым «р», голос Вертинского.

Василий, по приказу Самоваровой притащивший патефон в кабинет, застыл подле него у рабочего стола.

Казалось, его маленькие и островатые, торчащие по бокам рыжей копны волос уши даже шевелились от нетерпеливого удивления происходящим.

В прошлый раз дежурный был коротко острижен. Вши. Вода на вес золота. Талая — для питья. Дождевая из ржавой бочки и речная — для мытья, — отстраненно констатировала Самоварова, мучительно вслушиваясь в скрежет, извлекаемый иглой патефона.

— «Но когда-нибудь ты совершенно одна, будут сумерки в тихом и прибранном доме. Подойдешь к телефону смертельно бледна и отыщешь затерянный в памяти номер», — перепрыгнув деление пластинки, игла подхватила сразу середину песни.

— Свободен пока, — строго бросила Варвара Сергеевна дежурному.

Патлатый Василий, с суровым подозрением глянув на заключенного, нехотя покинул кабинет.

— Проявите милосердие, развяжите мне руки.

— Уже проявила. Вы просили патефон, я пошла вам навстречу.

Заключенный улыбнулся во весь рот.

Всего одно движение его губ, как широкий мазок яркой краски по серости полотна, изменил отталкивающее своей закрытостью и хмуростью лицо и сделал его невыносимо знакомым, почти родным.

Нет, это просто волшебство музыки…

Она имеет свойство сближать почище груды слов, делать из скучных — игривых, превращать бездушных подлецов в трогательных страдальцев, шлюх — в королев.

— Хочу пригласить вас на танец.

Варвара Сергеевна, придав себе строгий вид, встала из-за стола. Опасаться ей было нечего — за дверью остался Василий, наверняка приложивший ухо к двери. А во дворе, судя по низкому смеху и запаху табака, курила на бревнышке, греясь под переменчивым, уже уходящим солнцем, охрана.