Она приблизилась к нему, зашла сзади и, опасаясь сломать остатки отросших ногтей с давно облупившимся красным лаком, не без труда развязала тугой узел веревки.

Игла на пластинке дернулась и, прежде чем соскочить, противно скрипнула. Вернувшись к столу, Самоварова поправила иглу. Заиграло «Танго Магнолия».

— Прошу вас, мадам! — растерев багрово-синий след на правом запястье, мужчина галантно протянул ладонь. — Места много.

Силясь скрыть смущение, Варвара Сергеевна последовала за кавалером. В кабинете, кроме рабочего стола, кресла и стула, подле которого стоял заключенный, ничего не было.

И как же я это раньше не замечала? Вместо того чтобы просиживать целыми днями за неудобным столом и наживать зажимы в шее и пояснице, могла бы танцевать, места в самом деле хоть отбавляй.

Двигался заключенный на удивление неплохо: знал несколько простых па, вероятно, когда-то практиковал.

— Как вы себя бездарно растратили, — ощущая трепетную радость оттого, что вышла из привычной здесь роли, едва слышно сказала она.

— Не растратил бы, повернись все по-другому! — Он лихо, по-молодецки, крутанул ее в повороте.

— Не надоело еще переваливать вину на других? — Варвара Сергеевна едва удерживала равновесие. — Вы бы со мной поаккуратней, чай не девочка.

Он не ответил, но не переставал, чуть поубавив напор, двигаться и задавать направление в танце.

Майское солнце, передумав и вернувшись, шкодливо светило в глаза.

Стены, нарушая законы физики, отодвинулись.

Небольшая площадка, по которой двигались танцоры, казалась теперь огромной.

— И что же с вами случилось? — напряжение в теле, растворяясь в звуках музыки, отступало, и Варвара Сергеевна элегантно отвела назад руку.

Такое женское движение в танце она видела в каком-то кино.

— Я перестал верить. И угодил в хаос.

— Кому верить? Вот только давайте обойдемся без общих фраз. Скажите наконец правду! — понимая, что играет с огнем, не без кокетства попросила она.

— Сначала мы перестаем верить себе. Потом всем вокруг.

— Вы были гражданским активистом? Комсомольцем? Партийным? — предположила Самоварова.

— Как раз нет! — Его взгляд, скользя по ее улыбке, теплел. — Природная застенчивость мешала. Но я был лучшим в математике. Побеждал на олимпиадах. Читал книги. Мечтал что-нибудь изобрести для великой страны.

— Что же было дальше?

— Отец настоял, я пошел в армию. Вернулся сильным, перестал бояться отца… — его дыхание стало сбиваться, пульс участился, и они уже почти топтались на месте, — устроился против его воли работать в кооператив. Женился против его воли на девушке друга, а друг… погиб, исполняя свой интернациональный долг.

— Неужто из жалости женились?

— Вовсе нет. Молодым это качество почти не свойственно, — пытаясь беречь дыхание, чтобы не сбиться, отвечал он коротко и отрывисто. — Пока между мной и другом существовала конкуренция, я был безумно в нее влюблен. Потом — армия. Я вернулся, а друг нет. Он числился пропавшим без вести. Я хотел ее защитить, сохранить хотя бы для одного из нас. Мы все росли в одном дворе. Марина была из бедной семьи. Она была очень, очень красива. Я больше, чем войны с Америкой, боялся, что однажды она поддастся уговорам подружек и отправится в гостиницу «Интурист». Когда на друга пришла похоронка, я выждал месяц и сделал ей предложение.

— Что же было потом?

— Она родила дочь. Квартиры меняли на ваучеры, плодились бомжи, специалисты стремительно спивались, а наши девочки-отличницы уже в открытую шли на панель.

Самоварова произвела в голове несложный арифметический подсчет. Все перечисленное происходило во второй половине восьмидесятых и начале девяностых. Выходит, этот «старик» был либо ее ровесником, либо даже моложе.

— А вы что стали делать?

— Зарабатывать. И… пытаться бороться за правду.

От набравшейся скорости у Варвары Сергеевны вдруг подвернулась нога. Кожа казенного сапога больно впилась в лодыжку, и она почувствовала, что теряет равновесие. Пытаясь удержаться на лету, она цепко схватила своего странного партнера за плечи.

Они остановились, а музыка продолжала свое движение. Рисунок танго поразительно передает невозможность, и оттого необычайную, ускользающую чувственность любви.