— И как? — спросила я, невольно выгибаясь под его руками, как кошка, которую вдруг перестали гладить и она пытается снова привлечь внимание к себе.

— Тесно, грязно, мелко, — с разочарованием проговорил он. — Я прилетел на крохотном кораблике, но даже его едва нашел куда посадить. Я вошел в свой старый дом и тут же зацепил рукой что-то на полке. Даже в разведботах было больше пространства, чем в этом доме. Я смотрел и не мог понять, почему все так мелко? Почему низкие столики, почему узкие коридоры, почему все такое полутемное? Где тот мир, залитый полуденным солнцем? Где искрящаяся после дождя листва и почему на ее месте какие-то чахлые кусты? Где водная гладь огромного пруда и почему я сейчас вижу болото? Никогда до и никогда после я не чувствовал себя так глупо и нелепо. Я испачкал белоснежную парадную форму, в которой я принимал войска на смотрах на величайших станциях Империи. Я выглядел как разряженный франт на городской свалке, и не было во мне ни гордости, ни величия. Я словно пришел не вписать счастливый конец в сказку из детства, а лишь испачкаться в этой старой прогорклой грязи или выпятить свое собственное величие перед теми, кому не повезло вырваться из болота. Сославшись на внезапный вызов Императора, я улетел раньше срока, не дождавшись приема в мою честь. На первой же станции мне отстирали форму, я принял ванну, и никогда прежде сверкающие звезды вокруг не казались мне такими яркими. И родными.

Он немного помолчал, продолжая меня гладить и ласкать, иногда целуя в шею или же плечо. Затем Астроил прервался и заглянул мне в глаза.

— То, что ты ищешь — не существует, это только в твоей голове. Дома нет, есть только вещи, из которых ты вырос. Попробуй, надень платье, что носила в детстве. Так не вернуть былого, лишь можно ощутить себя разочарованным дураком.

Комендант мимолетно улыбнулся и уложил меня на обе лопатки, покрывая поцелуями лицо, шею, плечи и грудь. Я судорожно вздохнула и потянулась к его губам, чтобы ответить на ласку…

…Передо мной находился коридор, огромный и величественный, он был таким большим, что скорее походил на ангар. Но назывался все же коридором номер четырнадцать, где швартовались мелкие корабли, разведчики, курьеры и личные транспортники. Я задрала голову, оглядывая один из таких «мелких» судов, затем хмыкнула и продолжила идти.

Рассматривая эти посудины, я ожидала, что в любой момент могут поднять тревогу и схватить меня. Но, видимо, план пока работал как надо.

В коридоре пахло машинным маслом, какими-то едкими клеями и герметиками, где-то мерцала сварка, где-то фиолетовыми полосами бегали лучи сканеров, проверяющих целостность обшивки, взвизгивали пневмоинструменты, что-то звенело, прикручивалось, менялось. Коридор был не только остановкой транспорта, но и доками. Для маленьких кораблей выделять разные ангары под разные нужды было глупо, все совмещалось в одном.

В коридоре царила суета и беготня, носились ремонтники станции в синей и оранжевой униформе, ездили тележки с инструментами, раздавались крики и грохот. Страшно подумать, что таких коридоров на станции еще около пятидесяти, и это только для мелких кораблей. Масштаб космических конструкций, как всегда, заставил меня чувствовать себя маленькой и хрупкой.

Я уже устала идти, а шея болела от постоянного глядения наверх в поисках нужного корабля. И как же ДеВель пометил наш звездолет? Почему, вот почему, я не сказала чего-то конкретного? Я слишком плохо знаю пилота, чтобы понимать его намеки. Вот, например, надо мной нависает… Сбившись с шага, я на миг замерла.

Военный истребитель из числа тех, что часто используется, как разведчик. Обтекаемый, изящный, серебристо-голубого окраса. Правда, изрядно потрепанный, но даже так он выделялся из общего стада коммерческих космолетов статностью и величием. Поверх основного покрытия, частично перекрывая эмблему войск Империи, красовалось намалеванное черной краской солнышко, — такое, каким обычно его рисуют дети. И таким же неровным почерком ниже шла надпись на имперском интерлинге: «Черное солнце».

Я не просто остановилась, но еще и задумалась, — да так глубоко, что меня чуть не сшибли тележкой техники.

С одной стороны, я чувствовала — это именно он, мой будущий корабль. Слишком уж он был ненормальный. Но с другой стороны — сбегать на имперском звездолете настолько неудачная идея, что даже представить сложно. Но именно это невозможное сочетание делало мой побег весьма возможным… Или нет?

Я подошла к трапу, увернувшись от такелажников, тащивших бухту какого-то троса, и подрагивающими пальцами ввела на панели, появившейся слева от двери шлюза, заветный код.

Что странно, я даже не вздрогнула, когда она тихо открылась.

За дверью обнаружился слегка нервничающий ДеВель, который успел переодеться в зеленые штаны с подтяжками и такого же цвета рубашку, грыз какую-то конфету и иногда щелкал различными переключателями. Решив, что все вопросы подождут, я прошла в недра корабля и заняла удобное кресло второго пилота. Выдохнула, затем подождала несколько секунд, пока чуть успокоюсь, и лишь после обернулась к ДеВелю, усевшемуся в кресло командира и совершавшему предстартовую подготовку, от чего пакеты сигнальных огней уверенно меняли красную и желтую гамму предварительной готовности на зеленую — запускающую. В маленькой кабине звездолета повисла тишина.

Перед нами, за толстым лобовым стеклом, в полутьме виднелся закрытый серый люк в шлюзовую камеру. Конечно, прозрачный сверхпрочный материал стеклом не являлся, но мода оставлять на малых судах обзорные иллюминаторы прочно вошла в традицию. Особенно после войны с зансиви с их магнитными пушками, которые превращали все приборы и системы корабля в металлолом. Не только туристические и дипломатические, но и все легкие и средние космолеты имели подобие лобового стекла или обзорного иллюминатора, чтобы была возможность визуальной оценки обстановки и эвакуации. Долгие годы я привыкала к этому, потому что черная бездна за тонкой прозрачной преградой меня чертовски нервировала, а лобовое стекло, уместное на флаере, казалось нелепым на космическом корабле.