Январь кряхтел от лютой стужи, неистовствовал вихрями и метелями. Малиновый столбик в термометре, показывая пятьдесят ниже нуля, продолжал падать. Все живое попряталось и замерло. Глубоко в снег зарылись рябчики, куропатки, зайцы; ушли в чащу сохатые, изюбры, козы; поджав хвосты, зябко тряслись от холода в падях волки. Упирались, не желая выходить из конюшни, кони. Собаки, всегда радостно повизгивавшие, когда им приносили пищу, притихли, жались по углам вольера. Воробьи, искавшие спасения за наличниками окон, не выдержав мороза, падали на землю окаменелыми комочками. Кругом все скрипело и стонало.

Только люди — неусыпные стражи этого сурового края — мужественно стояли на посту. Возвращаясь из нарядов, они оттирали друг другу обмороженные руки, щеки, уши. Аптечка, висевшая над столом дежурного, теперь открывалась так же часто, как и ящик с запалами.

И все же новобранцы не унывали. Все для них было интересно и необычно: начались регулярные занятия по огневой, тактической, служебной и политической подготовке.

В один из воскресных дней в жарко натопленной сушилке сидели Михаил Павличенко — опытный охотник-сибиряк и земляки-казахстанцы Айбек Абдурахманов и Костя Слезкин. Выбрав свободную минуту, они удобно примостились на верстаке для чистки оружия, дымили самокрутками и обсуждали последние новости. Айбек, два дня подряд ходивший на НП, рассказывал:

— Кордон у них защищается очень хорошо. По углам ограды — такие же доты, как у нас. Один дот есть на вершине горы. С таким обстрелом они никого к себе не подпустят…

— А кто к ним пойдет? Мы туда не собираемся. А китайцев они и так давно прижали, — сказал Слезкин.

— Границу они, по-моему, не охраняют. Никаких нарядов я не видел, — продолжал Абдурахманов.

— А зачем им охранять, когда тут стоят такие бдительные стражи, как ты, — пошутил Павличенко, пуская в потолок колечки дыма.

В сушилку вошел Морковкин. Услышав слова Павличенко, он подмигнул Абдурахманову:

— Ты, Айбек, не слушай его. Вот, обожди, начальник скоро вытряхнет из нас требуху, тогда и мы станем настоящими пограничниками. — Сказано это было многозначительно, веско. Бойцы с удивлением уставились на Митьку.

— Да, да! Не таращьте глазки. Так и сказал: «Я из них эту требуху вышибу! Смотреть на них нечего, пора гайки подтягивать!»

И Митька рассказал, что когда он мыл в коридоре пол, услышал разговор начальника заставы с политруком.

Оказывается, Торопов и Панькин, обсуждая дела на заставе, опять немножко поспорили. Митька почти дословно цитировал разговор начальства:

«Мне это начинает надоедать… Что ни день, то фокус… Тесто какое-то, а не солдаты… Все у них шиворот-навыворот…» А политрук ему в ответ: «Ничего, обтешутся. Месяц — срок небольшой. Фокусы — от неопытности. Посмотришь, еще какие бойцы будут!»

— Так и сказал: «Требуху вышибу»? — недоверчиво переспросил Слезкин.

— Так и сказал.

На следующую ночь Торопов неожиданно появился в казарме. Он окинул суровым взглядом спавших пограничников и, прибавив в лампе фитиль, бодро приказал дежурному:

— Объявите тревогу!

Дежурный козырнул и во всю мочь гаркнул:

— Застава, в ружье!

Казарма вздрогнула, как от подземного толчка. Раздался глухой вздох, и все мгновенно ожило, завертелось, закружилось. Бойцы, мелькая нательным бельем, соскакивали с кроватей, путаясь в штанинах, одевались, обувались, бежали к пирамидам, хватали оружие. Задребезжала ножнами упавшая на пол шашка, кто-то свалил впопыхах бачок с отварной водой, кто-то поскользнулся и, гремя винтовкой, распластался под ногами устремившихся к двери пограничников. В темном углу двое новобранцев, чертыхаясь, отбирали друг у друга подсумок с патронами.

— Без паники! Живо, живо! — подстегивал Торопов замешкавшихся бойцов.

Через пять минут кадровые пограничники сидели уже в седлах, сдерживая танцевавших от нетерпения коней, а новобранцы только еще гуськом бежали к конюшне. Когда последний боец примкнул к строю, Торопов взглянул на часы: с момента объявления тревоги прошло двадцать с лишним минут.

Проверяя готовность бойцов, лейтенант сокрушенно покачивал головой. Оказалось, что несколько человек в суматохе забыли взять запалы к гранатам. Некоторые сидели на конях без шашек. Нашлись и такие, которые прибежали без патронов.

В следующую ночь повторилось то же самое. А времени на сбор ушло даже больше. Задержал Слезкин. Уже все сидели на конях, а его не было. Кукушкин, посланный начальником в конюшню, застал бойца ползавшим с мрачной неистовостью под брюхом лошади. Слезкин заподпружил свою Жемчужину вместе с цимбалиной. Он понял это, когда кобыла начала махать головой, пытаясь вырвать повод. Бойцы хохотали, слушая рассказ Кукушкина. А Костя, сгорая от стыда, кусал губы. «Это тебе урок, дураку», — казнил он сам себя.