Стискиваю челюсти, резко выдыхаю, бросаю на него гневный взгляд, собираюсь ответить, но Леонид Петрович меня опережает:

— Достаточно, — прищурившись, смотрит на мужчину. — Я понимаю, что ситуация из ряда вон выходящая и вам нужно управлять своим персоналом, но могли бы вы быть... корректнее? Тем более, если Голубов ее поддержал, то ситуация действительно была критическая. Неужели, вы сомневаетесь и в его компетенции?

Николай Васильевич поджимает губы. Ему, явно, не понравилось, что его осадили.

— Она перешла черту! — сводит брови к переносице.

— И она это понимает. Правильно? — главный врач переводит взгляд на меня.

— Да, — покаянно киваю, хотя повторить такая ситуация снова, не могу сказать, что поступила бы иначе. Тем более, все произошло вечером, когда на месте никого из администрации не было.

— Вот, видишь, — Леонид Петрович возвращает свое внимание заведующему. — Поэтому успокой свои нервы. С такой работой они тебе еще пригодятьчя. А с матерью пациента я поговорю. Если что, Александра Романовна права, упомянуть социальную службу нам никто не мешает, — уголок мужчины ползет вверх, но быстро возвращается на место, когда Леонид Петрович снова смотрит на меня. — Можете идти, но все же объяснительную я от вас жду.

— Хорошо, — произношу спокойно, понимая, что еще легко отделалась.

Быстро разворачиваюсь и направляюсь к выходу, чувствуя проживающий спину взгляд. Стоит закрыть за собой дверь, как он пропадает, и я могу облегченно вздохнуть.

Едва успеваю выйти из приемной, как слышу громкий хлопок, тяжелые шаги. Ускоряюсь, но уйти далеко не успеваю — на запястье смыкаются грубые пальцы, а меня резко разворачивают.

— Не уж-то ты думала, что мы на этом закончили? — рычит мне прямо в лицо Николай Васильевич.

Тут же ощетиниваюсь. Стискиваю челюсти. Судорожно втягиваю воздух.

— Пустите, — дергаю руку, пытаюсь освободиться от хватки заведующего, но ничего не получается. — Пустите, кому сказала! — повышаю голос.

Жаль, что в коридоре никого нет, иначе можно было бы закричать, попросить о помощи. А так приходится смотреть в голубые, почти прозрачные глаза мужчины и терпеть жгучую боль в запястье, из-за которой отнимается рука и холодеют кончики пальцев.

— Девочка, я смотрю, ты совсем охренела, — шипит мужчина, его спертое дыхание бьет прямо в лицо. — Кем ты себя возомнила? Педиатром от бога? Или вообще богом? Какое право имела сама принимать такое важное решение самостоятельно? Сложно позвонить было, что ли?

Обычно, когда на меня нападают, я застываю. Мозг отключается, позволяя мне абстрагироваться от всего происходящего, но не в этот раз. Вместо того, чтобы, как обычно, уйти в себя, кровь начинает бурлить в венах, злость захватывает в плен разум, отключая все “стопы”. Возможно, немаловажную роль в исчезании инстинктов самосохранения играет стресс последних дней, либо все дело в том, что я уже однажды врезала Николаю Васильевичу по лицу — звон от пощечины еще долго звенел у меня в ушах, но я просто не могу себя сдержать.

— Я звонила! — выплевываю мужчине в лицо. — Звонила, но вы, — намеренно выделяю обращение, — не брали трубку. Как обычно, после окончания рабочего дня, — кривлюсь, но никак не комментирую этот факт. — Решение нужно было принимать незамедлительно, и я это сделала? — расправляю плечи.

— Звонила, значит, — заведующий делает маленький шаг ко мне в попытке сократить остатки расстояния, но я отступаю. Последнее, что мне сейчас нужно — ощутить его всем телом.

Вот только мужчину это не останавливает. Он наступает на меня и наступает, пока я не натыкаюсь сначала плечом, а потом спиной на что-то твердое. Скорее всего, сзади стене, но я не оборачиваюсь, чтобы проверить. Только упираюсь ладонью свободной руки в грудь заведующего, чтобы сохранить между нами хотя бы какое-то расстояние.

Смотрю прямо в пропитанные надменностью глаза Николаю Васильевичу, и стараюсь не показывать накатывающую на меня панику. Такие, как заведующий, чуют страх за версту.

Надеюсь, у меня получается сохранить внешнее спокойствие, потому что внутри все сжимается в тугой узел. Мне даже приходится заставлять себя дышать, чтобы не упасть в обморок от нехватки кислорода.

— Да, звонила, — вздергиваю подбородок, наконец, собираясь с силами, чтобы сказать. — Вы не брали трубку, поэтому мне пришлось принимать решение самостоятельно, — повторяю снова, хотя не сильно надеюсь, что до мужчинв дойдет. — Или вы предпочли, чтобы ребенок умер? — выгибаю бровь, стараясь казаться переносной, хотя у меня постоянно перехватывает дыхание от страха.

Глаза мужчины сужаются, брови сдвигаются к переносице.

Мое сердце начинает биться где-то в районе горла, усиливая панику. В голове крутится одна мысль: “Нужно найти способ сбежать”. Вот только как мне это сделать, если мужчина буквально прижал меня к стенке?

Кошусь по сторонам, но не вижу ничего, кроме голубых стен и коричневых дверей.

— Я бы предпочел, — рокочуще произносит Николай Васильевич, — чтобы мои подчиненные следовали инструкции. Тем более, те, которые работают без года неделю, — под конец его голос ожесточается. — Но нет же, — верхняя губа мужчины подрагивает, — они возомнили себя неизвестно кем, и думают, что могут творить, что вздумается. Я не позволю всяким выскочкам вроде тебя разрушить систему, которая строилась годами. И мне плевать, что твой муженек спонсирует эту больницу.