— Вы поете другие слова, — пожаловался лейтенант, прислушиваясь к новой версии великой песни.

— Правда, красиво? Агасфер вычитал их в своей книге. Эти слова нам послали Древние.

Маршалл предпочел промолчать.

Финальное “шаг” прозвучало с такой силой, что Мэтт удивился, как только двери не вылетели.

— Закончили, — сказал юноша. — Я вас провожу. Идите за мной.

Они вошли в зал и зашагали по проходу. Против стремившейся наружу толпы идти было трудно. Мэтт слышал вокруг голоса.

— Замечательно он сегодня говорил.

— Приятно знать, когда на самом деле Пасха. Как подумаешь, сколько всего Агасфер нам открыл…

— Тут и впрямь задумаешься. Нужно что-то менять в стране, и именно мы…

— Помните, как вчера вечером?.. Потрясающе.

— Хотел бы я знать, что будет с этим жутким человеком теперь, когда мы призвали Девятью Девять.

Совершенно безобидные люди, думал Мэтт. Бедные простаки. И тут он вспомнил, какие у них были лица вчера вечером, когда они призывали Девятью Девять. Вспомнил банкноты, которые они доставали из потрепанных карманов. Его вдруг посетило острое желание вернуться в кабинет Вулфа Харригана и приняться за работу.

— Мы пришли, — сказал херувим, останавливаясь перед дверью комнаты сбоку от сцены. — Учитель, — позвал он, стуча в дверь и подражая архаическому стилю Агасфера. — Пришли люди и желают говорить с тобой.

Изнутри послышался голос:

— Я не занят и никому не отказываю. Пусть войдут. Херувим открыл дверь, и гости вошли в маленькую желтую комнату. Ослепительная желтизна на мгновение ошеломила их. Обои, ковер, кушетка, подушечка, на которой сидел, скрестив ноги, Агасфер, — все было того же цвета, что и одеяние, и сливалось в сплошную массу, так что фигура проповедника почти терялась на общем фоне. Казалось, в воздухе висит одна борода.

— Унижение и размышление, — заявил он, как бы угадав мысли вошедших, — едины. Запомните сие. А посему комната размышлений выкрашена в цвет моего унижения.

Если лица Мэтта, Джозефа и лейтенанта и удивили проповедника, он ловко это скрывал и обращался к нежданным гостям как к обычным ревностным адептам, пожелавшим посетить учителя.

— Ступай, — спокойно сказал Агасфер херувиму.

— Но, учитель, — запротестовал юноша. — Они…

— Что мне или тебе до того, кто они такие? Они желают видеть меня, и этого достаточно. Ступай.

Херувим неохотно удалился.

— Итак, — Агасфер повернулся к гостям и любезно указал на кушетку, — что вы желаете знать?

— Мы желаем знать, — сказал лейтенант Теренс Маршалл, — где, черт возьми, вы были сегодня вечером в шесть.

Элен Харриган читала главу из “Подражания Христу”, когда в комнату вошла Конча. Серебристой щеткой девушка методично расчесывала свои короткие черные волосы — как положено, сто раз перед сном.

— Тетя Элен, — позвала она.

— Что, Мэри?

— Простите, что отвлекаю, но вы не против… то есть можно мне… можно мне спать сегодня здесь?

— Конечно, детка. Признаюсь, я сама буду рада компании. Только смотри не подцепи мою простуду.

— Простуду! При чем тут простуда, когда… нет. Извините. Пожалуйста, не отвлекайтесь из-за меня.

Элен закрыла книгу.

— Господь велел нам заботиться не только о собственных душах. Если тебе нужно выговориться, Мэри…

Конча села на постель.

— Сама не знаю, что мне нужно. Но что-то нужно. Просто позарез…

Она механически продолжала расчесываться.

— Знаю, детка. И не беспокойся об отце. Мы помним, каким он был, и не сомневаемся, что ему хорошо. Разумеется, мы отслужим мессы, но я уверена, что твой отец недолго пробудет в чистилище.

— Можно я завтра пойду с вами в церковь, тетя Элен? Сухое старое лицо Элен Харриган засияло от удовольствия.

— Конечно, дорогая. Когда тебе угодно.

— Я не… я, наверное, не стану причащаться, но мне все-таки хочется пойти. Тетя Элен…

— Что, милая?

— Когда папа в последний раз исповедовался?

Тетя Элен нахмурилась.

— Неделю назад, в прошлую среду. Он всегда ходит… ходил к причастию в Святой четверг. А что?

— Тогда все в порядке. Неприятно было бы думать, что…

— Что, дорогая?

— Ничего. Тетя Элен…

— Да?

Рука, сжимавшая расческу, бессильно повисла.

— Наверное, вы знаете, как это бывает… если вообще кто-нибудь знает. Скажите, очень сильно чего-нибудь желать — грешно?

— Сильно желать не грех, если, разумеется, ты не желаешь чужого, нарушая тем самым десятую заповедь.