— Нет-нет. Я имею в виду — хотеть, чтобы что-нибудь случилось. Что-нибудь плохое. — Голос девушки звучал серьезно и испуганно.

Элен села на кровать рядом с девушкой и взяла ее за другую руку.

— Сами по себе мысли не греховны, если только мы не вызываем их умышленно и не думаем о плохом постоянно. Человек не несет ответственности за искушение, которому подвергся, если он устоял против соблазна. Господа нашего тоже искушали.

— Но если думаешь о плохом постоянно — тебе противно, а ты все равно думаешь, — если очень хочешь, чтобы случилось нечто ужасное, тогда это грех?

— Лучше поговори с отцом О’Тулом в следующий раз, когда пойдешь на исповедь. Посоветуйся с ним. А до тех пор не тревожься, детка. Я уверена, что все не так страшно.

— Нет, страшно! — Юный голос зазвучал умоляюще.

— Не волнуйся, милая. Постарайся выбросить дурные мысли из головы. Просто не думай больше ни о чем плохом.

— Но я не могу, тетя Элен! Честное слово, не могу. Потому что… плохое уже случилось.

Чуть вздрогнув, Элен Харриган отстранилась. Конча устало подняла руку и вновь принялась расчесывать волосы.

Сидя среди всепоглощающей желтизны, Агасфер задумчиво подергал себя за бороду рукой в желтой перчатке.

— Где я был в шесть часов сегодня? Что вам до сего и какое право вы имеете спрашивать?

Маршалл молча показал значок.

— Воистину так? — Агасфер улыбнулся. — А эти господа?

— Свидетели.

— Чему?

— Тому, что вы отвечаете на вопросы.

— Хорошо. Я не вправе препятствовать властям предержащим. Пока что. В шесть, вы сказали?

— Да.

— В шесть… Как вы знаете, лейтенант, сегодня Пасха. Нет-нет, прошу, не перебивайте. Вы тоже заражены старыми суевериями, но в свое время неизбежно признаете новые истины, из которых сия — самая малая. Сегодня пасхальное воскресенье, и, чтобы отпраздновать чудесный день, когда один из Древних вознесся к Древнейшим, я созвал собрание внутреннего круга — Девятью Двенадцати. Ибо ведомо вам, — продолжал он с легкой ноткой снисхождения, — что было девять великих Древних, и у каждого из них — по двенадцать апостолов. Поэтому внутренний круг моих адептов включает сто восемь человек, в честь Девятью Двенадцати, стоявших ближе всего к Древним.

— Если я захочу послушать лекцию, то приду на проповедь. Давайте ближе к делу.

— Наше закрытое собрание, — безмятежно произнес Агасфер, — продолжалось с пяти до семи. Оно проходило здесь, в зале. Я говорил почти два часа.

— То есть вы можете предъявить сто восемь свидетелей, которые присягнут, что сегодня вы находились в Храме Света с без пяти шесть до четверти седьмого?

— Могу, хотя и не понимаю зачем. Не объясните ли, лейтенант, в чем причина?

Вместо ответа Маршалл повернулся к Мэтту.

— Что скажете? — спросил он.

Тот покачал головой.

— Я не поручусь. Одежда та же самая, в этом я уверен. Но насчет человека… не поручусь.

— А вы, мистер Харриган?

Джозеф гневно уставился на проповедника.

— Вот убийца моего брата! — драматически объявил он.

— Перестаньте, мистер Харриган. Нам не нужны выводы и мнения. Я хочу знать, готовы ли вы, юрист, пойти в суд и присягнуть, что перед вами тот, кого вы видели в кабинете.

Джозеф Харриган кашлянул. Даже это у него получилось многозначительно.

— Как частное лицо я абсолютно уверен, лейтенант, что этот мерзавец виновен. Но если вы обращаетесь ко мне как к юристу, то, при всем моем уважении к надежности улик и свидетельских показаний, я отвечу нет. Сожалею, лейтенант. Я могу поклясться только насчет одежды.

Медленная улыбка расплылась на лице сектанта, который слушал Джозефа.

— Мистер Харриган, отчего вы так робки? Столь пустяковое сомнение не поколебало бы решимость вашего брата. Почему бы не пойти дальше и не присягнуть, что я и есть убийца? Тем более что я и есть он.

Харриган соскочил с кушетки.

— Как вы смеете! — взревел он. — Как у вас хватает наглости сидеть здесь и говорить мне в лицо, что вы приставили пистолет к голове Вулфа и убили его самым подлым образом! Господи, да я…

— Полегче, — негромко сказал Маршалл. — Придержите мистера Харригана, Дункан, иначе он набросится на него с кулаками. А вы послушайте: я правильно понимаю, что вы сознались?

Агасфер по-прежнему улыбался, самоуверенный и спокойный.

— Да, лейтенант.

— Допустим. А как насчет ста восьми свидетелей, которых вы собирались предъявить?

— Именно поэтому, лейтенант, я и делаю признание. Сегодня вечером я убил Вулфа Харригана — и в то же время проповедовал Девятью Двенадцати. Ибо написано в двенадцатой главе Евангелия от Иосифа: “Знайте же, что есть истина во всех вещах, даже в тех, где люди распознают ложь, но случается иногда, что правда выступает против правды, и чаши не колеблются, и ни той ни другой не следует верить”. В данном случае, впрочем, чаши колеблются. Хотя я известен любовью к правде, но боюсь, что показания ста восьми человек, данные под присягой, перевесят мое одинокое слово, и даже если мне поверите вы, то, разумеется, не поверит суд. И хорошо, ибо я должен продолжать свое дело на свободе. Мой труд не прервется ни на минуту — ровно столько, и не более, в масштабах вечности, заняли бы тщетные попытки властей наказать меня.