Алхимик, пытаясь выиграть время и понять истинную причину ее интереса, начал задавать встречные вопросы. Постепенно, складывая воедино обрывки ее ответов, он начал догадываться, что дело не в графе Каменском. Какое облегчение!

— Понимаете, госпожа Иоганна, — проговорил он наконец, вытирая пот со лба, — создание такого письма — дело тонкое и опасное. И требует… определенного… разрешения.

— Разрешения? Чьего разрешения? — нахмурилась Иоганна.

— Графа, конечно, — ответил Эймерих, глядя ей прямо в глаза. — Если он одобрит вашу… просьбу, то я, разумеется, сделаю все, что в моих силах. Но без его согласия я не могу даже начать работу.

Иоганна молча кивнула. Теперь ей предстояло убедить графа в необходимости этого опасного предприятия. И она была готова на все, чтобы добиться своего.

Иоганна, словно вихрь, взбежала по мраморной лестнице, не обращая внимания на удивленные взгляды слуг. Дверь в кабинет Каменского распахнулась перед ней, как по волшебству.

— Алексей! — вырвалось у нее почти криком, едва она переступила порог.

Она больше не называла его “граф Каменский”, “Ваша Светлость” или даже “господин граф”. Теперь — только Алексей. Просто имя, слетевшее с ее губ, словно птица, вырвавшаяся на волю. И Каменский, несмотря на всю свою сдержанность и аристократическую холодность, таял от этого обращения, как снег под весенним солнцем.

— Иоганна! Что случилось? — в его голосе прозвучала тревога, смешанная с нескрываемым восхищением.

Иоганна, не теряя ни минуты, вкратце рассказала ему об увиденном и о своем дерзком плане. Она говорила быстро, увлеченно, ее глаза горели огнем возбуждения и решимости.

Каменский слушал внимательно, изредка кивая головой. Появление молодого Айзенберга в Париже действительно могло все усложнить. Это было словно тень, нависшая над их будущим. Он задумался, потирая подбородок. План был рискованным, но…

Иоганна смотрела на него с такой мольбой, с такой надеждой в глубине прекрасных глаз… Разве можно ей было в чем-то отказать? Тем более, что это будет хоть и не явной местью Айзенбергу, но все же… хоть что-то.

Глубоко внутри Каменский все еще пылал обидой и гневом. Он хорошо помнил тот день, когда Иоганна предпочла принять предложение Айзенберга, отвергнув его собственные чувства. Это было словно удар кинжалом в спину.

— Хорошо, Иоганна, — произнес он наконец, взглянув на нее с нежностью и решимостью. — Только я сделаю все сам. У меня больше опыта в таких делах.

*****

— А-а-а! — пронзительный крик Элизы разрезал тишину комнаты.

Элиза бросилась к Мадлен, намереваясь поднять бесчувственное тело, но Рудольф, реагируя с молниеносной быстротой, остановил ее.

— Не трогайте! — резко скомандовал он, отталкивая Элизу в сторону. Его глаза были широко раскрыты, лицо напряжено. Он мгновенно оценил ситуацию.

Рудольф выхватил письмо из рук Мадлен и, не раздумывая ни секунды, бросил его в горящий камин. Языки пламени жадно поглотили бумагу, превращая ее в пепел.

— Откройте окна! — приказал он, обращаясь к оцепеневшей Элизе. — Шире!

Отравленные письма… Это был не редкий способ свести счеты в их кругах. Рудольф знал об этом не понаслышке и прекрасно понимал, с какой опасностью они столкнулись. Но кто мог желать смерти Элизе? Эта мысль пульсировала в его голове, отравляя радость их недолгой идиллии.

Элиза беспомощно сидела на полу, с ужасом глядя на Рудольфа и бездыханное тело Мадлен. Страх, холодный и липкий, сковал ее. Она не понимала, что происходит, но предчувствовала неладное.

Рудольф достал из саквояжа маленький пузырек с прозрачной жидкостью. Накапав несколько капель в стакан с водой, он сделал глоток, а затем протянул стакан Элизе.

— Пейте, — сказал он твердым голосом. — Это противоядие.

Затем он осторожно приподнял голову Мадлен и влил ей в рот несколько капель жидкости.

— Лишь бы это не был другой яд… — пробормотал он, в голосе прозвучала тревога.

Элиза еще больше оторопела. Какой яд? Что произошло? Она не понимала и была до смерти напугана.

Наконец Мадлен издала слабый стон. Ее веки дрогнули, и она медленно открыла глаза.

— Слава Богу, — с облегчением вздохнул Рудольф.

Он аккуратно уложил девочку на софу и, резким движением дернув за шнурок звонка, вызвал дворецкого.

Вопросы, которые Рудольф задавал дворецкому, были короткими и четкими. Он хотел знать, кто приносил письмо, кто мог дотронуться до него. Элиза не понимала сути этого допроса. Все происходящее казалось ей страшным, непонятным сном. События проносились перед ее глазами, как кадры немого фильма, оставляя после себя лишь чувство тревоги и недоумения.