— Мне тоже.

Она молчит еще одно долгое мгновение, а затем я слышу шорох движения, и ее голова появляется над краем кровати. Ее лицо затуманено тенями, а шелковый шарф блестит, как корона, и не освещается ничем, кроме тусклого света уличных фонарей внизу.

— Правда? — шепчет она.

Я не знаю, почему она шепчет, ведь нас в квартире только двое, и никто из нас не спит и даже не находится на грани сна. Я киваю.

— Да. — Я закрываю глаза. — Что самое страшное у тебя в голове, Захара?

Я не ожидаю, что она ответит, но она отвечает.

— Наверное, то, что мой отец никогда не простит меня за то, что случилось в Святого Агнесса. Что он никогда не полюбит меня снова, и из-за этого никто больше никогда не полюбит.

Так вот оно, сингулярность в черной дыре печали в сердце Захары Блэквуд. Та болезненная точка бесконечной плотности, из которой ничто не может вырваться, даже весь ее свет и красота.

— Твой отец любит тебя, — говорю я ей. — Наверное, все видят это, кроме тебя.

— Не так, как раньше.

— Ну и что? Даже если бы он не любил тебя. Даже если он тебя ненавидел? Ну и что? Это не помешает никому другому любить тебя.

— Тогда что их останавливает? — спрашивает она.

— Ничего. Зак и Тео любят тебя. Санви и Рианнон любят тебя.

Я люблю тебя.

Всю твою красоту, и все шипы тоже.

Она молчит, обдумывая то, что я ей сказал. Она не противоречит мне. Вместо этого она спрашивает: — И что же самое страшное у тебя в голове?

— То, что я не смогу защитить тех, кого люблю, — говорю я ей, потому что никогда не лгу ей. — Что смерть — это единственное, на что я гожусь.

Она слегка насмехается, но в ее голосе нет яда, как обычно. — Да ладно. Ты даже не боишься умереть.

— Я не боюсь умереть. Я просто не хочу.

Она смотрит на меня, темные веера ее ресниц медленно двигаются вверх и вниз. Затем она ложится на спину, ее голова исчезает из виду, а вместе с ней и ее кудри.

— Чего же ты хочешь? — спрашивает она. — Ты никогда не говорил.

— Наверное, того же, чего хотят все остальные. Быть свободным, быть счастливым. Любить и быть любимым. Быть хорошим человеком и прожить хорошую жизнь. Обычное дерьмо.

— Обычное дерьмо, — повторяет она.

— Разве не этого ты хочешь? — спрашиваю я.

На этот раз она молчит так долго, что я уверен, что она заснула. Я переворачиваюсь на бок, чтобы немного разгрузить спину. Я все равно знаю, чего хочет Захара Блэквуд, и мне даже не составит труда дать ей это.

Затем она снова заговорила. — Если я включу лампу, ты будешь продолжать читать мне?

— Что-Плато?

— Да.

Я смеюсь и достаю книгу, которую отложил в сторону после того, как она выбила ее у меня из рук. — Да, хорошо.

— Правда?

Лампа на другой прикроватной тумбочке загорается. Свет тусклый, его достаточно, чтобы я мог разглядеть страницы.

— Да, правда, — говорю я ей. — Я сделаю все, что ты захочешь. Всегда. Неважно, что.

— Неважно, что? — пробормотала она коварно.

Я открываю страницу наугад и начинаю читать. Либо она засыпает, либо слишком сердита, чтобы говорить что-то еще; Захара не произносит ни слова до конца ночи.

Когда я просыпаюсь ранним утром, ее уже нет в моей постели. Окно закрыто, на мне лежит одеяло, а под головой вместо сумки — подушка. Я не помню, чтобы она делала что-то из этого. Рядом с моей головой лежит закрытая "Республика" Платона.

Я встаю и потягиваюсь, хрустя костями. Падая на кровать, я сворачиваюсь в одеяла. Кровать пахнет Захарой, ее духами, ее волосами и кожей. Она пахнет десертом, богатой девушкой, которая на вкус как макароны, ежевика и ганаш. Я снова засыпаю и просыпаюсь так резко, что моя рука уже наполовину спустилась в боксеры, прежде чем я поймал себя.

Я вскакиваю с кровати и принимаю ледяной душ. Одеваюсь и за завтраком проверяю телефон. Есть еще несколько сообщений от Зака с просьбой подтвердить, что я все еще жив. От Луки ничего нового. Сообщение от Сева, в котором он спрашивает меня, не будет ли нелепостью сделать предложение его невесте. Я улыбаюсь, несмотря на себя.

— Тупой урод, — бормочу я в телефон.

Трудно не хотеть того, что есть у него. То, что есть у них всех. Сев и его красивая невеста-художница, Эван и его умница-адвокат Софи Саттон, Зак и его суженая Теодора. Никто из них не знает, как им повезло. Даже Лука, наверняка, в порядке, несмотря на то, что он садистский ублюдок без души.

А я — всего лишь одинокий бессонник, вынужденный игнорировать свои засовы, чтобы младшая сестра моего лучшего друга не зашла ко мне, и я не стал бы ласкать себя при мысли о ее грустных глазах и великолепном лице.