Но Яков неумолим, и его удары сыплются густо и тяжело. Его лицо бледное и пустое, глаза — две черные щели. Он бьет Эрика до тех пор, пока руки Эрика не отпадают от его лица, а затем бьет Эрика до тех пор, пока его удары не становятся мокрыми и слизистыми от крови. Звук — леденящий душу хлюпающий звук, словно он пробивает прутьями грязь.

Затем Яков вскакивает на ноги, невероятно ловко для своего роста. Он тащит Эрика за собой и подпирает его к дереву. Эрик болтается в кулаке Якова, как тряпичная кукла. Он кашляет и выплевывает полный рот крови и зубов.

И тут Яков поворачивает голову и говорит так спокойно, что меня пробирает дрожь.

— Захара. Ты хочешь, чтобы я убил его?

Мое имя в его устах вызывает страшный всплеск неизвестных эмоций в моей груди. Потому что он здесь, со мной, ради меня, и мне больше не нужно бояться. Он здесь.

Я быстро качаю головой. — Нет, нет. Я не хочу, чтобы ты попал в тюрьму из-за него…

— Я не сяду в тюрьму, — говорит Яков. — Если я его убью, его никогда не найдут.

Эрик испуганно взвизгивает. Яков не обращает на него внимания, не сводя с меня глаз.

— Ты хочешь, чтобы он умер? — спрашивает он снова, как будто спрашивает меня, хочу ли я сливок в чай.

— Нет, — говорю я. — Нет. Мне просто… мне просто нужно, чтобы он держался от меня подальше.

Эрик кивает, отчаянно глядя на меня сквозь опухшие красные мешки плоти вокруг глаз. Он говорит что-то, чего я даже не могу понять. Яков снова поворачивается к нему.

— Если ты еще хоть раз приблизишься к ней, я убью тебя этими двумя руками.

Его голос жесткий и мрачный. — Я убью тебя сам, и это будет не красивая и не чистая смерть. Я сделаю это грязной смертью, смертью паразита. Это то, что ты заслужила, дрянь. Когда ты приползешь домой и встанешь на колени, чтобы поблагодарить Бога за то, что остался жив, ты должен благодарить именно Захару Блэквуд.

Яков бросает Эрика на землю и без всякого выражения впечатывает сапог в лицо Эрика. Эрик издает вопль боли, похожий на крик умирающего животного.

— Поблагодари ее дважды, — невозмутимо продолжает Яков. — Потому что сегодня она во второй раз спасла тебе жизнь. В следующий раз, когда я тебя увижу, тебя уже никто не спасет. Даже она.

И тут он бьет Эрика по голове с такой силой, что тот замирает. Яков медленно поворачивается ко мне. Он не произносит ни слова. Он смотрит на меня сверху вниз, и я дрожу под мрачным взглядом.

Немного беззаботно пожав плечами, он снимает свою черную кожаную куртку и осторожно накидывает ее мне на плечи. От его тела исходит тепло, это непрямое объятие.

— Ты выглядела замерзшой, — говорит он без обиняков.

Я киваю. Так и есть.

— Хочешь пойти домой? — спрашивает он, понижая голос, говоря с бесконечной мягкостью и терпением.

Я снова киваю.

— Да, пожалуйста, — говорю я, и мой голос срывается.

И снова Яков Кавински несет меня домой на руках, словно я принцесса из мультфильма.

На мне все еще его пиджак, а он несет мой винтажный хрустальный клатч, зажатый под мышкой, как будто это самая естественная вещь в мире. Его тело — это печь, излучающая тепло, и я не могу насытиться им. Я втайне молюсь, чтобы он не выпускал меня из рук, но он несет меня в спальню и бережно укладывает на кровать.

— Как много ты услышал? — спрашиваю я, когда он отходит. В горле у меня клокочут рыдания, которые, кажется, копились и ждали своего часа годами. — До того, как ты ударил Эрика. Как много ты слышал?

— Только самые неприятные моменты, — говорит он, опускаясь на колени у края моей кровати.

Хотя я его об этом не просила, он уже хорошо обучен. Он осторожно берет мою ногу в руку и расстегивает шнурки на одном ботинке. В голове мелькает воспоминание о том, как он в последний раз спасал меня от Эрика — когда он привел меня в гостиничный номер, уложил на кровать и снял с меня ботинки. Воспоминания и настоящее путано сливаются воедино. Я качаю головой.

— Весь разговор был мерзким, — шепчу я. — Он мерзок. И я мерзкая, что вообще была с ним.

— Ты не мерзкая, — говорит Яков.

Он откладывает мой ботинок в сторону и расстегивает шнурки на другом. Его пальцы скользят по обнаженной коже моих ног, вызывая дрожь. Почему все мужчины не могут быть такими нежными, как он со мной?

— Тебе не нужно мне лгать, — говорю я ему, положив руку ему на плечо, и ткань его черной толстовки сминается в моей руке. — Я знаю, что я отвратительна. Я отвратительна тем, что сплю со всеми этими отвратительными мужчинами. Или я сплю со всеми этими отвратительными мужчинами, потому что я отвратительна. Я больше не знаю.