Глаза Дилегра вспыхнули яростной чернотой:

– Как там у вас говорят? Друзей держи близко, а шпионов и врагов еще ближе? Как раз наш с тобой случай.

– И в чем я провинилась? – с горьким насмешливо-испуганным недоумением спросила я.

– Опять, видимо, бог случайностей постарался, – криво ухмыльнулся Дилегра. – Сперва от неизвестной дряни слег мой второй пилот. Хорошо слег, никак поднять не могут! Уже месяц прошел, а не разберутся, какой отравой его накачали. Я решил, что от Бартиса, таким вот сложным способом, чтобы злобные аяши не заподозрили, решила его маранка-контрактница избавиться. Из-за денег, чтобы неустойку за досрочный разрыв контракта не платить. Но тут очень своевременно на «Рушазе» появилась ты… Кровавая принцесса Земли…

Я передернулась, услышав прозвище, которым меня наградили желтушные СМИ ради громких и броских заголовков.

А Дилегра продолжал с мрачным, угрожающим сарказмом:

– Лучшая из лучших, пилот и навигатор, красавица и умница, говорит на аяше, знает традиции. От такого стажера только дурак откажется. Особенно в моем положении, когда место второго пилота вдруг оказалось вакантным… Не находишь?

Мне не хватало воздуха, я словно попала в ловушку, из которой тщетно пыталась выбраться.

– Это совпадение.

– Я не убью тебя, обещаю, если сообщишь название токсина, которым отравили Бартиса, и кто именно это сделал.

– Я ничего об этом не знаю, – опять хрипло каркнула я.

Так страшно смотреть в глаза аяшу-берсерку, который буквально нависал надо мной, еще чуть-чуть – и окончательно сорвется. И тогда…

– Вынужден признать, тебя отлично подготовили, Вера Лель. Фонить восторгом и обожанием, чтобы я проникся твоими чувствами ко мне! Приучили проявлять послушание, уважение или хотя бы терпение к мужчинам, даже к высокомерному, себялюбивому и ленивому однокурснику, которым я провоцировал тебя на подлинные чувства.

– Провоцировали? – Во мне взметнулась обида и горечь за все пережитые страхи, заглушив ужас.

– Подсунули мне красивую нежную игрушку, еще и невинную, чтобы точно с крючка не сорвался, да? – прорычал все-таки сорвавшийся Дилегра.

– Я не игрушка! – взревела я, настолько резонировало это слово с моим прошлым, от которого пыталась сбежать.

– Тогда расскажи: зачем и почему ты здесь, Вера Лель? – выдохнул мне на ухо аяш, склонившись и положив ладони на мою талию.

Глядя на него во все глаза, я пыталась уложить в голове предъявленные обвинения. Получается, история с отравлением второго пилота оказалась той самой спусковой кнопкой, которая запустила всю последующую цепочку подозрений, где мне отвели главную роль – шпионки. А дальше, уже по накатанной, каждая новая случайность для Дилегра очередной бусиной-аргументом нанизывалась на нить изначально неверного, ошибочного умозаключения.

Мой запал иссяк, да и силы. Я вдруг осознала: все, что прожито до этого, – зря. Осознала провал всех планов и надежд. Дилегра обвинял четко и логично, и точно так же могут подумать другие представители военных ведомств. Что может быть проще версии о наследнице корпорации «Фортуна», направленной завоевывать новые рынки и территории, а не служить и защищать? Это озарение вмазало мне лучше кулака Крайча, выдернуло из меня стержень, который помогал держаться, не сломаться все эти годы.

Обмякнув, я приникла к Дилегра и уткнулась ему в грудь лицом, чтобы не оказаться у него в ногах, снова на коленях. Первый всхлип вышел судорожным выдохом, а потом меня прорвало:

– Пока была жива мама, у нас была нормальная семья. Нас с сестрой любили и баловали. Я помню, что мы были счастливы… Мама, всегда красивая, нарядная, ласковая и задорная, заставляла папу путешествовать, возить нас по интересным местам, весело проводить время вместе, гулять и играть. Хотя он много работал, огромная компания требовала колоссальных затрат времени, сил и нервов.

Дальше я говорила глухим, бесцветным голосом, по-прежнему уткнувшись ему в грудь:

– Потом сразу три покушения подряд, сперва взорвали один из наших межзвездных транспортников, затем – папин автобот, следом напали на нас с мамой и сестрой. Мы чудом избежали смерти. С того момента наша жизнь начала стремительно меняться. Отец до фанатизма любил маму, так боялся ее потерять, что закрыл нас дома. А мама… она… как птичка с крыльями, ее нельзя было ограничивать…

Руки Дилегра скользнули с моей талии, отпустили, и мне стало зябко, даже, казалось, душа стыла. Обняв себя за плечи, не глядя на аяша, слишком много стыдного и больного придется говорить, я посмотрела на маленького одинокого жирафика, лежавшего на кровати. Продолжила уже осипшим от не прекращавшихся слез голосом:

– Тогда мы жили в роскошном поместье, где часто проводились светские и благотворительные встречи и приемы, бывали умные и интересные люди, выступали популярные или просто талантливые певцы и музыканты. В одного из них мама отчаянно влюбилась. Ради него она бросила все, даже мужа и двух малолетних дочерей, и сбежала… Побег был коротким – через несколько часов, они разбились в автокатастрофе. Любовник оказался пьян…

С застарелой глухой обидой я выпалила:

– Яркая птичка получила свою свободу, пусть всего лишь на миг, а вот мы, две ее копии, остались. Отец изменился. По возвращении домой с похорон у него был жуткий взгляд. Он смотрел на нас с Элиной так, словно это мы изменили ему и бросили. Мне было почти семь лет, сестре – двенадцать.

Погрузившись в прошлое, я замолчала, еще сильнее сжимая свои плечи, отчаянно замерзая.

– Он бил вас? – хрипло спросил Дилегра.

– Нет, – пустым голосом ответила я, подняв на него такой же пустой взгляд. – Отец ни разу в жизни не ударил нас, не навредил физически. С того времени он вообще нас с сестрой избегал касаться. Моя бывшая няня перед увольнением сказала, что он боится нас тронуть, ведь тогда придется признать, что мы не куклы, а живые люди! И все-все чувствуем! Мне кажется, в день маминых похорон он просто сошел с ума. Похоронил вместе с ней все человеческое, что в нем было благодаря ей. Остался безумец, который превратил нас в свои игрушки, любимые, ценные, которые должны и могут принадлежать только ему. Для этого он перевез нас из поместья в огромный, защищенный со всех сторон пентхаус. С того момента гуляли мы под надзором исключительно на крыше, где нам устроили красивый сад. Нас оставили без друзей, перевели на домашнее обучение. Отец безжалостно увольнял прислугу и учителей, если замечал, что кто-то из них проявлял к нам хоть каплю душевного тепла. Боялся, что у него украдут внимание и любовь детей… С нашим заточением корпорация отца расширялась, одновременно росло количество врагов и конкурентов. Мою сестру Элину чуть не похитили при посещении врача, чем усугубили психическое состояние отца. И наш дом превратился в полноценную тюрьму. За нами велось круглосуточное наблюдение, мы жили по жесткому распорядку, даже в туалет можно было ходить исключительно по времени. Отец жаждал тотального контроля. Так я научилась все считать. Каждую секунду в мучительном ожидании возможности облегчиться или утолить голод, каждый метр до туалета или столовой. Расстояние между камерами высчитывала, площадь и удаленность слепых пятен, чтобы незамеченной добраться, куда нужно или хочется. Учитель по математике принял эту вынужденную «считалочку» и идеальный глазомер за талант. И сказал моему отцу, что его младшая дочь – гениальный математик. Тогда отец начал брать меня с собой на работу, решив воспитать преемницу. С семи лет я наблюдала, училась слишком взрослым делам, а заодно обязана была ежедневно доказывать отцу, что учитель не ошибся. Ведь так я хоть куда-то выбиралась из нашей с Элиной тюрьмы…