Весной 1919 года как солдат, находившийся в Мюнхене, Гитлер служил правительству, которое он позже будет описывать в Mein Kampf как предательское, преступное и еврейское. И он не держался в тени. Вскоре он был избран в Солдатский Совет своей воинской части, запасного батальона 2-го пехотного полка, и был расквартирован в военных казармах в Обервизенфельд, рядом с тем местом, где сегодня стоит Олимпийский стадион Мюнхена. Менее достоверно на сохранившейся плёнке похорон Айснера мы видим Гитлера с несколькими людьми из его воинской части, идущими за гробом Айснера на похоронах баварского вождя. Мы ясно видим Гитлера с двумя нарукавными повязками: одна чёрная в знак траура по смерти Айснера и другая красная, цвета социалистической революции. Подобным образом Гитлер появляется на одной из фотографий Генриха Хофмана похоронной процессии Айснера, снятой незадолго до произнесения траурной речи в его честь: "Курт Айснер, еврей, был пророком, непреклонно сражавшимся с малодушными и презренными, потому что он не только любил человечество, но и верил в него…" В то время как Гитлер мог легко вступить в общество Туле, которое было вдохновителем убийства Айснера, и в котором было много будущих национал-социалистических вождей, как например Альфред Розенберг, Рудольф Гесс, или Ганс Франк, Гитлер выбрал публично показать свою поддержку Айснеру.

Даже через два дня после провозглашения Советской республики Гитлер снова участвовал в выборах, когда новый режим провёл выборы среди солдатских советов Мюнхена, чтобы обеспечить поддержку Советской республики воинскими частями Мюнхена. Теперь Гитлер был избран заместителем представителя батальона и оставался на этом посту всё время существования Советской республики. Его задачей было обеспечение связи с отделом пропаганды нового социалистического правительства.

Все объяснения, что обычно приводятся для придания смысла поведению Гитлера в этот период, – от предположения, что Гитлер был в то время социалистом, до довода, что он просто искусно скрывал свою истинную суть и в действительности был представителем пангерманских националистических контрреволюционеров, – не являются удовлетвори-тельными.

Если он действительно был убеждённым пангерманским антисоциалистом, антисемитом и гипернационалистом и лишь тайно сотрудничал с новым режимом, чтобы увести людей вокруг себя от коммунизма и социал-демократии, то почему он не вступил во Freikorps вместе со своими товарищами до поражения Советской республики. Более того, Эрнст Шмидт был демобилизован в дни Советской республики, что ясно показывает, что Гитлер мог покинуть свой пост, если бы хотел этого. Отто Штрассер, нацистский вождь, на самом деле позже, когда порвал с Гитлером, задавал вопрос, почему Гитлер, как он, не вступил в войска, положившие конец Советской республике: "Где был Гитлер в тот день? В каком углу Мюнхена прятался солдат, он, который должен был сражаться в наших рядах?" Если Гитлер действительно скрывал свои истинные убеждения и был предводителем всех контрреволюционных людей в части, которые также скрывались, то почему никто из этих людей не сделал заявления в этом отношении, когда Гитлер стал знаменитым? Если Гитлер действительно старался подорвать революцию, оставаясь на своём посту, почему он не стал хвалиться этим в Mein Kampf, а вместо того хранил молчание об этом времени? Между тем, если он действительно был после войны социалистом, как нам увидеть смысл в его антисоциалистических высказываниях во время войны (о чём существуют современные источники, по крайней мере, для 1915 года)? Как нам увидеть смысл в его близости к офицерам полкового штаба и их обожании, которые явно не были социалистами?

Что не учитывает большинство биографов Гитлера, стремящихся доказать, что его политические взгляды и предубеждения почти полностью оформились к концу войны, это то, что поведение Гитлера в целом в месяцы после конца войны было непоследовательным. Невозможно убедительно выстроить существующие свидетельства о Гитлере времени после войны так, чтобы это соответствовало либо изображению Гитлера как социалиста, либо как гипернационалистического пангерманиста и антисемита, каким он станет, по одной простой причине: он не был ни тем, ни другим.

Гитлер был растерян, и его жизнь всё ещё могла развиваться в различных направлениях. Опыт революции как таковой не радикализовал его. Гитлер ретроспективно ввёл опыт революции для того, чтобы подогнать его к его последующей радикализации. Несомненно, что во время революционного периода Гитлер не был человеком без определённых качеств и без биографии, который мог развиться в любом направлении. Направления, в которых он мог бы развиться, были ограничены часто противоречивыми политическими и социальными влияниями: про-баварские чувства из его жизни в Мюнхене в 1913-1914 гг., усиленные его социальным окружением среди вспомогательного персонала полкового штаба конфликтовали с его анти-баварскими чувствами, происходившими из его посещений Мюнхена во время войны; его чтение во время войны, его довоенное окружение в Мюнхене и в Вене, антибольшевистская политика в пользу Эберта его начальников, которых он обожал, его собственные анти-монархические взгляды, и его собственная вера в бесклассовое общество. Гитлера раздирало между этими часто противоречивыми взглядами. С течением времени некоторые влияния должны будут быть устранены за счёт других, если он когда-либо собирался совершить скачок от политически дезориентированного человека к имеющему ясное политическое мировоззрение. Тем не менее, ещё не было предопределено, какие из этих влияний должны быть устранены. Это подразумевает, что влияния на него могли быть собраны вместе иным образом и могли произвести различные политические взгляды, которые включали в себя, но ни в коем случае не ограничивались национал-социализмом.

Не требуется слишком напрягать воображение, чтобы увидеть, как при других обстоятельствах Гитлера мог привлечь уникальный антизападный национал-большевизм Эрнста Никиша, обещавший совместить национализм с социализмом; другие социал-демократические группы, включая некоторые элементы в "Рейхсбаннер"[19] (полувоенная группа, которая будет создана для защиты республики), которые пытались слить воедино национализм, анти-материализм и социализм; или центристские социал-демократы, которые пропагандировали важность как патриотизма, так и социализма (но вероятно не католическая Баварская Народная партия, либералы или монархисты).

Похоже, что режимы Айснера и Никиша с их принятием национального государства, были приемлемы для Гитлера в виде, который не был истинной Советской республикой. Одна возможность состоит в том, что Гитлер не успел покинуть корабль после смерти Никиша, потому что в то время он полагал продолжение службы в своей части как имеющее преимущества над любой существующей альтернативой, но в то же время он никогда не был полностью в согласии с интернационализмом советских вождей, таких, как Эрнст Толлер. В своём подходе к Мюнхенской Советской республике он, таким образом, возможно, действовал подобно поведению тех немцев, которые никогда полностью не поддерживали Гитлера после 1933 года, но либо рассматривали поддержку его как имеющую преимущества над существующими альтернативами, либо полагали потенциальную цену сопротивления слишком высокой.

Предположение, что Гитлер, вероятно, мог развиться в том же направлении, что и Никиш или даже основное течение социал-демократов, не означает приравнивания либо Никиша, либо социал-демократов к национал-социализму, что было бы абсурдным. Это просто для аргументации того, что будущее Гитлера было неопределённым и что он мог двинуться в направлении диаметрально противоположных политических движений, если они совмещали обещание бесклассового общество с некоторым видом национализма.

Неопределённое политическое будущее Гитлера становится даже менее удивительным, если мы примем во внимание, что интеллектуальные истоки фашизма разделяли главные догматы с не-марксистскими левыми. В соответствии с одним доводом, несмотря на свой вечный сговор с консервативными правыми с тех пор, как фашизм попытался прийти во власть, ранний фашизм был в своих обещаниях, нежели чем в своих конечных приложениях, более социалистическим, чем капиталистическим, более плебейским, чем буржуазным.