В. Восстановление или последняя прошивка западного марксизма? 1. Антиантиимпериализм Жижека По сравнению с 1989 годом и последующими годами, по сравнению с периодом, когда рассуждения о неоплаканной смерти Маркса стали практически обыденностью, идеологическая картина наших дней выглядит совершенно иной: интерес к великому мыслителю и революционеру очевиден и растёт, а авторы, так или иначе ссылающиеся на него, порой пользуются значительным авторитетом и популярностью. Стоит ли нам тогда говорить о возрождении западного марксизма? Недавно наиболее выдающийся представитель того, что кокетливо называет себя «западным либертарианским марксизмом», приветствовал 2011 год как «год пробуждения радикальной освободительной политики во всем мире» (Жижек 2009а, стр. 255; Жижек 2012, стр. 163). Правда, автор поспешил обратить внимание на наступившее вскоре разочарование. Но оставим в стороне последующие события и сосредоточимся на 2011 году, который был встречен в столь лестных выражениях: да, это был год, когда новые протестные движения («Оккупай Уолл-стрит», «Возмущенные» и т. д.), казалось, распространялись со скоростью лесного пожара, но это был также год, когда НАТО развязало войну против Ливии, которая, унеся жизни десяткам тысяч людей, закончилась ужасным линчеванием Каддафи. Неоколониальный характер агрессии признавали авторитетные органы западной печати. И все же Хиллари Клинтон предавалась такому безудержному ликованию («мы пришли, мы увидели, он умер!» — торжествующе воскликнула тогдашний госсекретарь), что даже вызвала моральные сомнения у журналиста Fox News: в его глазах энтузиазм по поводу военного преступления был тревожным. К сожалению, обсуждаемое здесь позорное неоколониальное предприятие не только не встретило значительного сопротивления в западном марксизме, но в Италии оно было узаконено по крайней мере одной исторической фигурой этого течения мысли (ниже, гл. V, § 7). В 2011 году в Тель-Авиве и других городах Израиля сотни тысяч «возмущенных» людей вышли на улицы, чтобы выразить протест против высокой стоимости жизни, непомерной арендной платы и т. д., но они остерегались подвергать сомнению продолжающуюся и ускоренную колонизацию палестинских территорий: «возмущение» привлекало внимание к растущим лишениям народных слоев еврейской общины, но не считало заслуживающей внимания бесконечную трагедию народа, подвергающегося военной оккупации. Эту трагедию профессор Еврейского университета в Иерусалиме в престижном американском журнале описал следующим образом: по крайней мере, в том, что касается оккупированных палестинских территорий, Израиль является «этнократией», в конечном счете расовым государством. Колонизация земель, насильственно отчужденных у палестинцев, продолжается беспрепятственно. С теми, кто осмеливается протестовать, «обращаются жестоко, иногда сажают в тюрьму на длительный срок, иногда убивают во время демонстраций». Все это является частью «злонамеренной кампании, направленной на то, чтобы сделать жизнь палестинцев как можно более несчастной [...], в надежде, что они уедут». Происходит этническая чистка, хотя со временем она ослабевает. Мы сталкиваемся с этнократией настолько суровой, что она вызывает в памяти «темные прецеденты истории прошлого века» (Шульман, 2012). И все же, те, кто был «возмущен» высокой стоимостью жизни, но безразличен к жестокой «этнократии», навязанной палестинцам, были воспеты двумя выдающимися марксистскими авторами как поборники нового общества, «основанного на общественных отношениях» (Хардт, Негри 2012, стр. 66).

Итак: является ли 2011 год «годом пробуждения радикальной политики эмансипации во всем мире» (цитируя Жижека) или пробуждения идеала общества, «основанного на общественных отношениях» (цитируя Хардта и Негри), или это год, в котором даже традиционные круги левых молчат или потворствуют злодеяниям колониалистов или неоколониалистов? Составляя свой баланс и полностью игнорируя судьбу, уготованную колониальным народам, Жижек, Хардт и Негри воспроизводят и еще больше расширяют фундаментальный предел западного марксизма. С этой точки зрения успех, которым в настоящее время пользуется прежде всего Жижек, свидетельствует не о возрождении, а о последней вспышке западного марксизма. Устранение колониального вопроса является неотъемлемой частью теоретической и политической платформы словенского философа: существующий мир, далекий от того абсолютно Другого, на который надеются или о котором мечтают, полностью подчинен капитализму; Не имеет смысла проводить различие между империалистическими и колониальными державами и странами, которые недавно освободились от колониального господства и которые все еще методом проб и ошибок пытаются преодолеть свою отсталость, добиться полной независимости, в том числе и на экономическом уровне, и создать себе политические институты, соответствующие их экономическим и социальным условиям и геополитическому положению. Жижек не менее враждебно, чем Арендт, относится к категории стран третьего мира. На самом деле он более радикален. Его ирония остра по отношению к тем странам, которые, ссылаясь на революционную идеологию, а иногда и на марксизм, размахивают флагом антиимпериализма: классовая борьба больше не будет рассматривать в качестве главных действующих лиц «капиталистов и пролетариат в каждой стране», а будет происходить в международных рамках, сталкивая государства друг с другом, а не социальные классы; Таким образом, марксистская «критика капитализма как такового» сводится и деформируется в «критику «империализма»», которая упускает из виду самое главное, а именно капиталистические производственные отношения (Жижек 2007, стр. 2 и 5). Как только категории третьего мира, империализма, антиимпериализма будут устранены, то в настоящее время единственным разумным различием будет различие между «авторитарным капитализмом» и неавторитарным капитализмом. К первой категории следует в первую очередь отнести Китай (Ћiћek 2009c, стр. 131), но сюда можно также включить Вьетнам и, возможно, саму Кубу, учитывая ее недавнюю открытость рынку и частной экономике (по крайней мере, в основном капиталистической). В любом случае сюда следует включить страны «Латинской Америки», характеризующиеся «популистским капитализмом», склонным к каудилизму и авторитаризму (Жижек 2009а, стр. 450). Если присмотреться, то можно увидеть, что вновь появляется презираемое словенским философом различие: между Третьим миром, с одной стороны, и капиталистическим Западом (с традициями и устойчивыми колониальными тенденциями) — с другой; Только теперь это различие вновь преподносится в исключительном свете либерального Запада, который становится образцом, к которому должны стремиться страны третьего мира. Итог: видение Жижека ничем не отличается от самосознания правящих классов Европы и США. Наблюдение такой конвергенции само по себе не является опровержением. Однако сам словенский философ дает опровержение. Он сообщает о директиве, данной Киссинджером ЦРУ с целью дестабилизировать Чили Сальвадора Альенде («Заставить экономику кричать от боли»), и подчеркивает, как эта политика продолжала осуществляться против Венесуэлы Чавеса (Losurdo 2013, chap. XI, § 7). Однако при этом обходят стороной вопрос, который тем не менее необходимо задать: почему Венесуэлу Чавеса и Мадуро следует считать более «авторитарной», чем страну, которая стремится всеми средствами ее дестабилизировать и подчинить себе и которая претендует на осуществление своей диктатуры в Латинской Америке и мире? Конечно, с точки зрения самосознания либерального Запада, деспотизм или авторитаризм, осуществляемый в ущерб колониальным народам, не имеет значения. Следуя этой логике, в своей инаугурационной речи в начале своего первого президентского срока Билл Клинтон восхвалял США как старейшую демократию в мире: не обращал внимания на порабощение чернокожих и экспроприацию, депортацию и истребление коренных народов. Жижек переходит к аналогичной, столь же произвольной абстракции, даже не задаваясь вопросом, не стимулирует ли авторитаризм Вашингтона каким-то образом авторитаризм Каракаса.

Можно сделать общее заключение: критика капитализма, которая оставляет без внимания худшие стороны этой системы, которые, согласно учению Маркса, отчетливо проявляются в колониях, весьма странна. Критика наемного труда, которая умалчивает о принудительном труде, не заслуживает доверия; Однако история принудительного труда в его различных формах — это в значительной степени история колониального угнетения. И, несомненно, ошибочно критиковать «авторитаризм» Жижека, игнорируя «авторитаризм», осуществляемый против народов суверенным решением великой державы или коалиции великих держав, подвергающихся разрушительным эмбарго или бомбардировкам и военной оккупации.

2. Жижек, принижение антиколониальной революции и демонизация Мао Отсутствие внимания к борьбе колониализма и антиколониализма также прослеживается в главах истории, затронутых словенским философом. Что касается революции черных рабов в Санто-Доминго/Гаити, он отмечает, что она пережила «возврат к новой форме иерархического господства» после смерти Жан-Жака Дессалина в 1806 году (Ћiћek 2009b, стр. 159). Замечание верно, если рассматривать исключительно внутреннюю политику. Однако на международном уровне картина совершенно иная: даже если власть рабов или бывших рабов не сумела обрести устойчивую форму и преодолеть автократию, она продолжает играть революционную роль; Именно Александр Петион, президент с 1806 по 1818 год, добился от Симона Боливара обязательства немедленно освободить рабов в обмен на поддержку борьбы Латинской Америки за независимость от Испании. «Демократическая» североамериканская республика, с другой стороны, упорно защищает институт рабства и посредством политики эмбарго или морской блокады стремится навязать голод или капитуляцию Гаити — стране, которая, несмотря на деспотизм своего политического режима, олицетворяет дело аболиционизма и свободы для чернокожих. Если бы мы использовали критерий, который Жижек использует для интерпретации настоящего, мы бы сказали, что Гаити представляло собой «авторитарный капитализм», в то время как Соединенные Штаты представляли собой более или менее «демократический» капитализм. Однако такое прочтение позволяет нам очень мало понять о настоящем и прошлом и, по сути, искажает и то, и другое. Не менее однобоко суждение словенского философа о Советском Союзе после смерти Ленина. Здесь я ограничусь лишь приведением лапидарного предложения: «Хайдеггер неправ, когда сводит Холокост к промышленному производству трупов; «Таким был сталинский коммунизм, а не нацизм» (Жижек 2007, стр. 10). Оставим в стороне пристрастие к провокациям, свойственное автору, который порой, кажется, больше любит фейерверки, чем споры. Но дело не в этом: мы видели, как видные историки характеризуют гитлеровскую агрессию на Востоке как величайшую колониальную войну всех времен, колониальную войну, к которой, как мы знаем, Сталин готовился еще до завоевания власти. Ну, по крайней мере, мы можем сказать, что теоретик «либертарианского западного марксизма» не занимает предвзятой антиколониальной позиции! Так же, как он игнорирует международную роль Гаити, олицетворяющей дело аболиционизма, несмотря на свой деспотичный политический режим, он не обращает внимания на международную роль сталинского Советского Союза, который, помешав попытке Гитлера превратить Восточную Европу в «Германскую Ост-Индию», прозвучал похоронным звоном по мировой колониальной системе (по крайней мере, в ее классической форме). Наиболее примечательным является подход Жижека к другой, более поздней главе истории, на этот раз касающейся Китая. Говоря о весьма серьезном экономическом кризисе и ужасном голоде, вызванном или серьезно усугубленном Большим скачком вперед 1958-59 годов, он небрежно упоминает «безжалостное решение Мао уморить голодом десять миллионов человек в конце 1950-х годов» (Жижек 2009а, стр. 212). Когда я впервые наткнулся на это утверждение, я был озадачен: может быть, итальянский перевод был неточным или слишком выразительным? Ничего подобного! Оригинал также недвусмыслен и даже более леденящий душу: «Безжалостное решение Мао уморить голодом десятки миллионов людей в конце 1950-х годов» (Жижек 2008, стр. 169). В оригинале говорится не о «десяти миллионах человек», а о «десятках миллионов человек»: вероятно, переводчик пытался защитить престиж переводимого им автора, смягчив его вспышки. В любом случае, необходимо отметить: повторяющийся мотив кампании, направленной на демонизацию, вместе с лидером, который осуществляет власть в Пекине более четверти века, Китайской Народной Республики как таковой, республики, возникшей в результате величайшей антиколониальной революции в истории, этот мотив нашёл отклик

без какой-либо критической осторожности со стороны самого известного представителя «либертарианского западного марксизма»! И все же данное обвинение не находит доверия среди самых серьезных авторов. Даже «Черная книга коммунизма», настаивая на колоссальных масштабах катастрофы, признает, что «целью Мао не было массовое убийство своих соотечественников» (Марголин 1997, стр. 456). Даже видные западные государственные деятели отказываются встать на боевой конь начинающейся холодной войны против крупной азиатской страны. В интервью еженедельному журналу «Die Zeit» бывший канцлер Германии Гельмут Шмидт (2012) стремится подчеркнуть непреднамеренный характер трагедии, к которой когда-то привел Большой скачок. Киссинджер (2011, стр. 107 и 183-84) рассуждает аналогичным образом: безусловно, это был «один из самых страшных голодовок в истории человечества». И все же Мао стремился максимально ускорить «промышленное и сельскохозяйственное развитие» Китая, он хотел быстро догнать Запад и, следовательно, достичь состояния всеобщего или всеобщего благосостояния. Короче говоря: по словам выдающегося американского ученого и политика, Мао «снова призвал китайский народ сдвинуть горы, но на этот раз горы не сдвинулись». Несмотря на свою честность и интеллектуальную серьезность, изложенные выше позиции, тем не менее, имеют одно ограничение: они игнорируют исторический контекст, в котором происходит Большой скачок вперед и который относится к длительной борьбе между колониализмом и антиколониализмом. Мы уже знаем обеспокоенность, высказанную Мао накануне провозглашения Китайской Народной Республики: эта страна, несмотря на славную борьбу за национальное освобождение, рисковала попасть в экономическую зависимость от США и, следовательно, превратиться в полуколонию. Действительно, директивы администрации Трумэна были одновременно ясными и беспощадными: Китайская Народная Республика, уже находившаяся в отчаянном положении из-за десятилетий войны и гражданской войны, не принятая в ООН, окруженная и подвергающаяся военным угрозам, должна была подвергнуться экономической войне, которая привела бы ее к «катастрофическому экономическому положению», «к катастрофе» и «краху». Это также привело бы к политическому поражению Коммунистической партии Китая, которая до этого управляла лишь более или менее обширными сельскими районами и поэтому страдала от полной «неопытности» в «области городской экономики». Именно этого состояния крайней экономической нестабильности и потенциального падения или возврата в состояние полуколониальной зависимости Мао пытался избежать, прибегнув к массовой военной мобилизации десятков миллионов крестьян, которые, хотя и были полуграмотными, своим революционным энтузиазмом должны были необычайно ускорить экономическое развитие. Фактически, из-за своего нетерпения и неопытности в «области городской экономики» китайский лидер попал в ловушку, расставленную ему врагами. Результатом стала катастрофа. Однако один факт дает нам пищу для размышлений: в начале 1960-х годов соратник администрации Кеннеди Уолт У. Ростоу хвастался триумфом, достигнутым Соединенными Штатами, которым удалось задержать экономическое развитие Китая на «десятилетия лет». То есть, ужасный голод, последовавший за Большим скачком вперед 1958-59 годов, был приписан не предполагаемой убийственной ярости Мао, а макиавеллиевской мудрости политики, проводимой Вашингтоном (Losurdo 2015, chap. VI, § 10). В заключение: Марголин, Шмидт и Киссинджер ошибаются, не в полной мере помещая катастрофический утопический эксперимент Мао в историю колониальной трагедии, которая началась с Опиумных войн и была в самом разгаре в годы Большого скачка. Вместо этого именно Жижек, исключив борьбу между колониализмом и антиколониализмом и отчаянную гонку Мао, чтобы избежать отчаянной массовой нищеты, которая была результатом колониальной агрессии и господства, возлагает все на смертоносное безумие китайского лидера.

3. Харви и абсолютизация «межимпериалистического соперничества» Антиколониальная революция, открыто критикуемая Жижеком, является главным недостатком у Дэвида Харви, еще одного ведущего представителя западного марксизма. Картина первой половины двадцатого века, которую он рисует, начиная с анализа противоречий капитализма, уже сама по себе красноречива: «Как точно предвидел Ленин, общим результатом стали пятьдесят лет межимпериалистического соперничества и войн, в течение которых конкурирующие национализмы приобрели большое значение» (Харви 2003, стр. 46). Разве великий исторический кризис, разразившийся в 1914 году и временно завершившийся поражением Третьего рейха, характеризовался бы только столкновением противоборствующих империалистических держав? Была ли это империалистическая война, в ходе которой «туземцы» Восточной Европы яростно сопротивлялись попыткам Гитлера поработить и подчинить их себе? Как и Великую Отечественную войну, Харви игнорирует войну сопротивления китайского народа агрессии японского империализма, не говоря уже о «мелких» национальных войнах (в Югославии, Албании, Франции и самой Италии), которые сопровождали Вторую мировую войну и закрепили поражение Третьего рейха. Единственный упомянутый конфликт — это «межимпериалистическое соперничество и войны». Харви ошибочно ссылается на Ленина, который уже в 1916 году, как мы видели, призывал к национальным войнам не только в классическом колониальном мире, но и в самом сердце Европы, предвосхищая сценарий, который произошел всего два десятилетия спустя. Вместо этого британский ученый-марксист рассматривает Вторую мировую войну по уже известной нам схеме: она идет от Великой депрессии к взрыву «межимпериалистического соперничества». Другими словами: чтобы преодолеть разрушительный экономический кризис, разразившийся в 1929 году, «потребовались муки войны между капиталистическими государствами» (Харви, 2003, стр. 48 и 76). Но как объяснить, что Гитлер пришел к власти, выдавая себя за поборника дела превосходства белой расы в Европе и мире? Он прекрасно понимал, что под влиянием призыва Ленина и Октябрьской революции к «рабам колоний» разорвать цепи уже началась мировая антиколониальная революция, которую необходимо было сдержать и оттеснить всеми средствами. Именно эту антиколониальную революцию Харви игнорирует, когда оглядывается как на прошлое, так и на настоящее. Если говорить точнее, то в отношении настоящего времени наблюдается странное несоответствие: анализируя конфликты наших дней, британский ученый-марксист описывает их правильно; Однако в конце своей работы он подводит противоречия и процессы совершенно иной природы под категорию межимпериалистического соперничества и войн. Харви подчеркивает роль США в государственном перевороте, в результате которого в 1973 году в Чили был свергнут Альенде, а в 2002 году в Венесуэле был на короткое время отстранен от власти и арестован Чавес; Он не скрывает своей симпатии к народному сопротивлению, которое в обоих случаях противопоставляется империалистическому высокомерию (Харви 2003, стр. 8). К сожалению, он не задается вопросом, какое противоречие существовало между Чили и Венесуэлой, с одной стороны, и Соединенными Штатами — с другой. И этот вопрос не задается даже после (правильного) анализа отношений между Вашингтоном и Пекином. Давайте посмотрим: США хотят иметь возможность «перекрыть поток нефти своим противникам» в целом и Китаю в частности; они не готовы мирно смириться со сдвигом, который смещает центр экономики в сторону Восточной Азии; они испытывают сильное искушение использовать военную силу, чтобы восстановить свою шаткую гегемонию. Короче говоря, они имеют тенденцию переходить от «неформальной империи к формальной империи» (Харви 2003, стр. 25, 77 и 4). По мнению британского ученого, китайское руководство, похоже, все это полностью осознает: экономические реформы, проводимые им с конца 1979 года, помогают крупной азиатской стране «развивать свои технологические возможности» и «лучше защищаться от внешней агрессии» (Харви 2005, с. 142).

Согласно этому описанию, эти меры также представляют собой страховку от империалистических порывов и проектов, культивируемых великими державами, ответственными за то, что они навязали пятой части или четверти населения мира «столетие унижений» под знаменем колониального или полуколониального угнетения. Однако из общей картины, нарисованной представителем западного марксизма, вытекает совершенно иной вывод: при переходе от XX к XXI веку «начинают слышаться отголоски геополитической конкуренции, ставшей столь разрушительной в 1930-е годы»; существует риск повторения «ленинского сценария жестокой конкуренции между капиталистическими блоками власти» (Харви 2003, стр. 71 и 75). История — это повторение одного и того же, это вечное соперничество капиталистических и империалистических держав. На ум приходит предостережение Ленина, которое мы уже знаем, но которое игнорируют британские ученые-марксисты: невозможно адекватно понять империализм, если упустить из виду «огромную важность национального вопроса».

4. Ах, если бы Бадью прочитал Тольятти! Среди новейших представителей западного марксизма Бадью, по-видимому, наиболее подготовлен к преодолению фундаментального ограничения этого течения мысли. Он имел редкую смелость говорить о 1989-91 годах как о «второй Реставрации» (Badiou 2005, стр. 39). Это особенно очевидно в международном контексте. Распад Советского Союза, безусловно, не был воспринят как момент освобождения палестинским народом, который оказался без какой-либо дальнейшей защиты от израильского колониального экспансионизма; или кубинский народ, который лишь ценой больших жертв смог отстоять свою независимость от попыток Вашингтона восстановить доктрину Монро. Именно после распада Советского Союза американские неоконсерваторы мечтали о создании империи планетарных масштабов. Таким образом, если говорить о потрясениях 1989-1991 годов как о «второй Реставрации», то это, по-видимому, прокладывало путь к повторному открытию колониального и неоколониального вопроса. К сожалению, в Бадью подобное повторное открытие также не произошло. Ведя свою достойную похвалы борьбу с неолиберализмом и требуя решительных мер против политики жесткой экономии, бедности, растущего неравенства и социальной поляризации, он формулирует тезис, который хотел бы быть радикальным: «Справедливость важнее свободы», «справедливость является целью» «классической революционной политики», начиная с «великих якобинцев 1792 года», с «наших великих предков-якобинцев» (Badiou 2011, стр. 38, 40 и 42). Разве якобинцы были мало заинтересованы в деле свободы? В конце XVIII века «черные якобинцы» Санто-Доминго при поддержке якобинцев, правивших в Париже, стали главными героями одной из величайших битв за свободу во всемирной истории: они свергли рабство и колониальное господство и отстояли свои завоевания, разгромив могущественную армию, посланную Наполеоном. В результате этой революции возникла Гаити — первая страна на американском континенте, отменившая рабство, которое вместо этого расцвело в соседней североамериканской республике, стремившейся всеми средствами удушить страну, которой руководили бывшие рабы. Бадью прав, называя якобинцев «предками» коммунистического движения; Фактически именно якобинцы, а затем большевики и коммунисты нанесли два смертельных удара мировой колониально-рабовладельческой системе. По крайней мере, с этой точки зрения их обоих следует считать поборниками дела свободы. Само собой разумеется, что господствующая идеология действует совершенно иным образом. В начале Холодной войны Исайя Берлин написал гимн Западу в следующих выражениях: даже если есть области бедности, которые препятствуют «позитивной свободе» (доступ к образованию, здравоохранению, свободному времени и т. д.), «негативная свобода» гарантирована для всех, либеральная свобода в собственном смысле слова, сфера неприкосновенной автономии личности. Так он выразился в эссе, опубликованном в 1949 году, в то время как десятки штатов Союза законодательно запрещали сексуальное и брачное смешение белой расы с другими. Берлин не принимал во внимание эти меры, направленные на ограничение народов колониального происхождения рабской кастой, так же как он не принимал во внимание глобальную колониальную систему: разве народы, подвергавшиеся колониальному господству и подвергавшиеся тиранической и произвольной власти своих правителей, пользовались хотя бы «негативной свободой»? Очевидно, Берлин игнорировал судьбу, навязанную Западом колониальным народам и народам колониального происхождения, и не осознавал, что запрет межрасовых сексуальных отношений и браков, даже если он был направлен на постоянную сегрегацию рас, считающихся низшими, в конечном итоге серьезно повлиял на негативную свободу самих членов привилегированного белого сообщества. Пропагандируя негативную свободу для всех, коммунисты находились на переднем крае борьбы с расовой сегрегацией и дискриминацией, и именно по этой причине на Юге США они подвергались страшным преследованиям в то время, когда Берлин прославлял либеральный Запад (Losurdo 2007, chap. VII, § 7).