— Как вы думаете, князь, сможем ли мы когда-нибудь победить проклятых французов? А то мне уже кажется, что эта война стала неотъемлемой частью моей жизни, словно зима или другое время года, которое наступает независимо от нас и так же отступает, сменяясь чем-то другим. И, признаюсь, сейчас меня утешает лишь то, что мы сражаемся не только за свою землю, но и за идеалы возрождения Великой Моравии. Тем не менее, победа все еще очень далека от нас, — произнес Вильгельм.

Я задумался, глядя на развалины нового моста, торчащие вдали несколькими одинокими сваями среди темных вод Ракитной посередине ее проломленного льда.

— Я уверен, что мы все-таки победим, но для этого нам придется вести военные действия еще долго, — ответил я барону.

— Время — это наш враг, как и проклятые французы, потому что мы стареем, — произнес Вильгельм, и его голос звучал как отголосок зимнего ветра, проникающего в каждую щель. Он поежился в седле, словно пытаясь сохранить тепло, которое уже давно покинуло это место в предгорьях Карпат.

Я задумался о том, что эта война стала не только частью существования для австрийского майора, который ехал на коне рядом со мной, но и для меня самого. С самого момента моего попадания в 1805 год проклятая война преследовала меня повсюду, словно призрак смерти, следящий за каждым моим шагом в надежде улучить подходящий момент, чтобы заполучить мою душу. Мне это уже порядком надоело. И я сказал:

— Я думаю, барон, что следует, как можно скорее, обратиться к тем, кто поможет нам сражаться с проклятыми французами. Не забывайте, что у вас, австрийцев, есть могущественные союзники на востоке. И это мы, — русские. И я уверен, что мудрость Кутузова поможет нашему союзу. Кутузов позаботится, чтобы русская армия вновь довооружилась после поражения при Аустерлице в самые короткие сроки и опять выступила на помощь Австрии. Единственное, что нам с вами необходимо сделать побыстрее — это дать знать нашему командующему, что начинается борьба за возрождение Великой Моравии. Я напишу ему письмо. И, надеюсь, что ваш дядя поможет доставить его побыстрее с голубиной почтой.

Австрийский майор кивнул, и его глаза, полные решимости, отражали свет восходящего солнца, когда он проговорил:

— Да, князь, я поговорю с дядей об этом, как только мы прибудем в Здешов.

— Ваш дядя из тех, кто управляет отправкой сообщений. Следовательно, я не думаю, что для него пересылка письма составит проблему, — сказал я, решив, что именно это письмо, которое я отправлю Кутузову при посредничестве графа, станет моим первым весомым шагом в здешней политической игре.

И я вполне осознавал, что шаг предстоит ответственный. Надо хорошенько продумать содержание прежде, чем писать. А то письмо и к делу против меня потом могут запросто пришить какие-нибудь недоброжелатели. Я понимал, что впереди ждут не только сражения с врагом, но и испытания в политических интригах, которые проверят мою собственную силу духа. В этом опасном воюющем мире, где каждый шаг мог стать последним, я морально подготавливал себя к любым неожиданностям.

Вильгельм кивнул, но его взгляд оставался хмурым. Мы оба знали, что наши мечты о мире были далеки от реальности. И все равно, у каждого из нас где-то внутри теплилась надежда когда-нибудь вернуться к мирной жизни. И, может быть, именно эта крохотная надежда на лучшее была той силой, что вела нас вперед, несмотря на все испытания. Размышляя о том, как человеческие судьбы исчезают в пучине войны, я бросил прощальный взгляд на чумной монастырь, башни которого все еще виднелись позади нас за рекой сквозь сизый дым от лесного пожара. И я мысленно попрощался с этим местом, сделавшимся на какое-то время очередным полем боя в этой долгой войне с армией Наполеона.

Войска австрийского ландштурма двигались по дороге длинным потоком солдат в серых шинелях, лошадей и обозов. И в эту нескончаемую вереницу из тысяч союзных австрийцев затесался наш скромный русский отряд численностью меньше половины роты вместе с нашими собственными обозами, с нашими ранеными, с нашими трофейными лошадьми и пушками. Впереди нашего отряда шли силы графа Йозефа Бройнера-Энкровта, а сзади вел своих солдат эрцгерцог Фердинанд Карл Австрийский-Эсте. И чем ближе мы подходили к пункту нашего назначения, тем больше дорога поднималась в горы, которые сменили холмы предгорий вокруг нас, как только мы отвернули к востоку от русла речки Ракитной.

Сквозь тяжелые облака, нависшие над горами, пробивались редкие лучи солнца, освещая усталые лица солдат. Преодолевая этот длинный подъем, мы, в сущности, шли в неизвестность. Наверное, и мое лицо сейчас отражало не только физическую усталость, но и внутреннюю борьбу между моим союзническим долгом по отношению к австрийцам, задумавшим мятеж, и страхом, что у них ничего не получится. Ведь, если мятежников постигнет неудача, то и я окажусь в отчаянном положении, разделив участь союзников, к которым присоединился.

По мере того, как отряд поднимался выше, воздух становился все холоднее, а морозный ветер, пронизывая шинели, приносил с собой запахи леса и горных трав. Каждый вдох наполнял легкие чистым и морозным горным воздухом, а холод пронизывал меня под теплой трофейной шинелью. Мы ехали молча, погруженные в свои мысли, и лишь хруст снега под ногами наших солдат, бредущих рядом, нарушал эту зимнюю тишину горной страны. На мгновение я отвлекся от своих мыслей и взглянул на барона фон Бройнера, который тоже имел усталый вид, как и мы все. Казалось, что Вильгельм никак не мог избавиться от тени тревоги, которая легла на его лицо, заросшее рыжей бородой. Я тоже чувствовал нечто схожее, безотчетную тревогу, как будто горы, в которые мы сейчас поднимались, были не только физическим препятствием, но и метафорой тех трудностей, которые ждут меня впереди.