Однако, вскоре, когда пламя уже кое-где разгорелось достаточно сильно, охватив многие сосны, лесная тишина ночи оказалась разрушена. И лес вдруг наполнился не только ярко-оранжевым светом огня и треском деревьев, объятых языками пламени, но и гудением медных труб на фоне стука барабанов. Играя сигналы тревоги, военные музыканты поднимали уснувших французов на ноги. На фоне треска пожара послышались отчетливые крики команд.

Глядя в подзорную трубу, я увидел вдали с высоты башни в отсветах пламени, как вражеские всадники строятся на лесной дороге колонной, начиная движение вперед. Силуэты французских кавалеристов, которых было слишком много, казались зловещими. И я ощутил, как сердце забилось быстрее. Тем более, что и со стороны реки происходила активность противника.

Там вражеские конные егеря восприняли лесной пожар, как сигнал готовиться к атаке. И получалось, что мы сами спровоцировали их двинуться на нас раньше времени. Ведь командиры егерей прекрасно понимали, что лесной массив подожжен специально. Яростные лица егерей, освещенные огнем, были полны решимости сокрушить нас. И они собирались атаковать вдоль реки. А горящий лес, который я надеялся использовать в качестве огненной ловушки для врагов, все-таки разгорался недостаточно быстро.

Заснеженные деревья горели плохо, но те из них, которые все-таки занялись огнем, становились большими факелами, обеспечивающими ночное освещение не только для нас, но и для противника. Огонь пожара, отражаясь от снега и от облаков, подсвечивал зловещими багровыми отсветами поле боя. Врагов на этот раз было слишком много. И теперь любая ошибка с нашей стороны могла стать последней для нас.

Внизу австрийские офицеры отдавали солдатам приказы о последних приготовлениях к бою. И лишь Федор Дорохов все еще находился рядом со мной на монастырской башне. На фоне разгорающегося лесного пожара он повернулся ко мне с жестокой ухмылкой на лице, проговорив:

— Вы хорошо это придумали, ротмистр! Скоро пожар разгорится получше, и французы окажутся в огненной ловушке. Пусть супостаты сгорают, это только ускорит нашу победу!

Но, я знал, что, показная уверенность поручика на этот раз была не более, чем бравадой. Зимние деревья горели слишком медленно. И Дорохов тоже чувствовал нарастающую тревогу, как и я сам. В воздухе витал запах смолы и дыма, а вдалеке разгорались языки пламени, поглощая зимний лес, который совсем недавно был величественно красив и полон жизни. На фоне этого огненного хаоса внутри меня зрела тревога. Мне все еще казалось, что замерзшие зимние деревья, покрытые инеем, горели слишком медленно, словно бы природа не желала поддаваться этому огненному безумию. И я надеялся только на ветер, который, усиливаясь, постепенно раздувал пожар.

— А вам не кажется, поручик, что огонь разгорается очень уж медленно? И, если ветер не усилится, то, боюсь, моя затея с этим лесным пожаром обречена на провал. Потому я надеюсь сейчас только на ветер, — сказал я Дорохову, глядя на пламя, пляшущее в лесу.

Пространство вокруг нас затягивало дымом, а лес перед монастырем постепенно превращался в пылающий ад, когда поручик отправился с башни вниз, чтобы командовать солдатами непосредственно на поле боя у переправы. Я же еще какое-то время смотрел с высоты башни на то, как ветер с гулом подхватывал языки пламени и сшибал их между собой, закручивая огненные хороводы, отчего снопы искр уносились высоко в ночное небо. Хоть я и был поначалу настроен скептически к своей же затее, но все-таки то, что удалось поджечь зимний лес, неплохо помогало нам в обороне, и я постепенно убеждался в этом все больше.

Во всяком случае, французские егеря теперь лишились возможности незаметно прокрасться в нашу сторону сквозь пожар. Ни к монастырю, ни к переправе они не могли подойти через горящий лес, поскольку им мешало разгоревшееся пламя. Снежный покров к декабрю не набрал в Моравии сколько-нибудь приличной толщины. Зимы в этих краях часто бывали мягкими и малоснежными. И потому вскоре начали загораться сухая трава и кусты, а горящий подлесок сделал чащу совершенно непроходимой.

Мне повезло в том, что перед рассветом ветер все-таки крепчал. И под его сильными порывами веселые оранжевые языки огня быстро перепрыгивали с горящих деревьев на соседние, закручиваясь под ветром в гудящие огненные вихри, которые грозили людям гибелью, если бы они вздумали сунуться внутрь этой бешеной пляски огненных языков. Кто-то из французов неосторожно попал в подобный огневой вихрь, сгорев заживо, и его предсмертные крики донеслись даже до меня, несмотря на все расстояние, которое нас разделяло. Но, подобных самоубийц среди наших врагов находилось немного. Желая вырваться из огненной западни, конные егеря маршала Мюрата скорее рванулись к нашей переправе, решившись атаковать по руслу замерзшей реки. А с другого направления гусары, пришпорив боевых коней, понеслись к монастырю, желая успеть до того, как лесной пожар разгорится настолько, что огонь поглотит единственную узкую лесную дорогу, сделав ее непроходимой.

Всадники рванулись вперед, и в этот момент огонь как раз выметнулся своим краем на дорогу, заполненную вражеской кавалерией. По-прежнему стоя на башне, я наблюдал за этой разворачивающейся страшной сценой, когда гусарские лошади, пугаясь огня, вставали на дыбы, сбрасывая своих седоков. И в душе моей разгорались противоречивые чувства. С одной стороны, я испытывал страх перед неумолимой силой стихии, которую я выпустил наружу. Моя собственная ярость, казалось, объединилась с яростью огня, чтобы уничтожать всех врагов на своем пути. С другой стороны, в сердце моем зарождалось нечто похожее на боевой азарт и восторг, когда я осознавал, что это зрелище, это слияние стихии и ярости — нечто большее, чем просто битва между огнем и людьми. Это была борьба жизни и смерти, не поддающаяся человеческому пониманию и вышедшая из-под человеческого контроля.

Наблюдая погибель врагов, я вспомнил и о том, что древние камни и все еще толстые стены монастыря не пропустят лесной пожар внутрь. И, следовательно, моим солдатам не о чем беспокоиться. До них этот свирепый огонь не доберется. А вот для французов он сделался уже очень грозным и губительным, разделив на дороге тех из гусар, кто успел проехать ближе к монастырю от тех, кто еще не успел, повернув назад в тот момент, когда жаркое пламя перехлестнуло через дорогу, перекинувшись по кронам деревьев на другую сторону.

Огонь разрезал дорогу на две части за считанные мгновения, словно гигантский пылающий нож. И от этого гусары, упершиеся в огненную стену, пытались повернуть назад. Но, задние их же боевые товарищи в длинной полковой колонне, заполонившей дорогу, все еще напирали на них, создавая хаос. Тем же гусарам, которые оказались впереди огненного вала, ничего не оставалось, как попытаться атаковать, поскольку назад для них пути уже не было. Но, их оказалось недостаточно много. И несколько выстрелов картечью вдоль дороги из двух наших орудий, поставленных перед въездом в монастырь за баррикадой, сооруженной наскоро из могильных камней, земли и старых прогнивших досок провалившихся перекрытий, подобранных солдатами в развалинах, решили участь этого гусарского передового отряда. Картечь сделала свое дело. И лихая вражеская атака захлебнулась кровью.