— Что тут происходит?

— Разве ты не слышала? Сегодня утром сгорела фабрика на проспекте Инсурхентес. Дюжина женщин погибли в огне, потому что двери оказались заперты. У них не было шансов выбраться.

Фрида в ужасе посмотрела на него. Теперь она поняла, что кричали эти люди: «Убийцы!» А на плакатах были лозунги коммунистов. Они с Чон Ли последовали за остальными на площадь перед собором. Молодая женщина вскарабкалась на ограду, собираясь произнести речь.

— Почему эти женщины были заперты на фабрике? — спрашивала она. — Они вкалывали по двенадцать часов в день, не имея права даже выйти в туалет. А все почему? Потому что они женщины и потому что им платят еще меньше, чем мужчинам! Эти женщины погибли, потому что капиталист хотел заработать больше денег! Человек не будет свободен, пока порабощена женщина!

Фрида слушала с открытым ртом. Разумеется, она знала, что женщинам приходится тяжелее мужчин, что они больше работают, но получают меньше, а часто вдобавок вынуждены заботиться о детях в одиночку, потому что их мужья — алкоголики и садисты либо вообще бросили семью. Чтобы понять это, нужно было просто не закрывать глаза на происходящее вокруг и внимательно слушать разговоры женщин, живущих по соседству. Но речь с этой импровизированной трибуны звучала сильнее и убедительнее. Женщина, стоявшая рядом с говорившей, тоже забралась на ограду и взяла ее за руку, и тут же еще одна последовала ее примеру. Так они и стояли втроем, взявшись за руки и выкрикивая лозунги: «Равенство! Справедливость! Долой мачизм! Долой капитализм!»

Фрида поискала глазами Чон Ли. В какой-то момент толпа их разлучила, хотя он должен был находиться где-то рядом. И тогда она подхватила лозунги демонстрантов. Теперь ее крик сливался с голосами других женщин, и она ощущала необычайную легкость. Нога уже не болела. От прилива уверенности хотелось смеяться во все горло. И когда люди вокруг начали вскидывать в воздух сжатые кулаки, Фрида повторила их жест. Скандируя лозунги, демонстранты замаршировали по брусчатке, неуклонно ускоряя шаг — или так казалось Фриде. Она старалась не отставать и, как только толпа затянула «Интернационал», подхватила песню, не жалея связок.

На следующий день они с Чон Ли отправились в комитет Коммунистической партии и подали заявление о приеме. Выйдя на улицу с красным партбилетом, Фрида чувствовала себя отлично. Приятно было стать частью движения, которое борется за правое дело. Раз в неделю она посещала партийные курсы, на которых коммунисты вместе читали социалистическую литературу. На книжной полке девушки рядом с Джейн Остин встали Маркс и Энгельс.

Прошло несколько недель с тех пор, как Фрида вступила в партию. На одном из занятий лекцию им читал очень привлекательный мужчина по имени Антонио Мелья [8] . Он бежал с Кубы и теперь боролся за революцию в Мексике. Рядом с ним сидела красивая женщина, точно сошедшая с картинки модного журнала. В конце лекции она подошла к Фриде и представилась:

— Меня зовут Тина Модотти [9] .

— Ты фотограф! — воскликнула пораженная Фрида. Она видела работы Тины Модотти на выставке, куда они ходили с отцом. Гильермо фотографии не понравились: показались неестественными и чересчур политизированными. Гильермо многим был обязан Мексике. Здесь он нашел новый дом после эмиграции из Германии. И для него фотография всегда была средством отображения реальности, а не ее критического переосмысления. А вот Фриде работы Модотти понравились, и она была счастлива лично познакомиться с автором. У Тины было бурное прошлое: она родилась в Италии, жила в Калифорнии, снялась в паре немых фильмов в Голливуде. Последние несколько лет она провела в Мексике, собирая вокруг себя художников и революционеров, столичную богему. Тина была необычайно красива, заражала всех вокруг своей энергией и жила яркой жизнью, которой Фрида горячо завидовала.

— У меня завтра вечеринка, — сказала Тина. — Почему бы тебе не прийти?

— Мне? — изумленно переспросила Фрида.

— Да, тебе, — подтвердила Тина.

На следующий вечер Фрида, слегка волнуясь, вошла во двор дома Тины Модотти. Двустворчатые ворота захлопнулись у нее за спиной, отделив от шума и суеты уличной жизни. Здесь был слышен лишь плеск воды в фонтане, в чаше которого росли крупнолистные растения. Резкий крик заставил Фриду вздрогнуть. Оглянувшись, она увидела разноцветного попугая. Тот сидел на ветвях и смотрел на нее, склонив набок голову.

Поймав взгляд гостьи, попугай издал еще один гортанный вопль.

К внутреннему двору слева и справа примыкали другие дворики. Но где же Тина? Фрида прислушалась. Откуда-то доносилась музыка, но она не могла понять откуда. На одной из стен цвела петуния высотой с человеческий рост. Больше всего на свете Фрида любила эти ярко-красные цветы со странными пестиками, такими длинными, что они высовывались наружу и колыхались при малейшем прикосновении. Она осторожно сорвала два колоколообразных цветка и уже собиралась воткнуть их в волосы, как сверху, с опоясывающей дом галереи, раздался голос Тины:

— Фрида, вот ты где. Почему бы тебе не подняться и не присоединиться к нам?

Фрида повертела головой по сторонам в поисках входа;

— Лестница спереди, слева от тебя.

Тина ждала гостью у входа, прямо на лестничной площадке, и Фрида поднялась по ступенькам. На втором этаже пол был выложен плиткой, и со всех четырех сторон внутрь дома вели сдвоенные двери. По периметру стояли диванчики и растения в больших горшках.

— Цветы для меня? — поинтересовалась Тина.

Фрида опустила глаза на петунии, которые держала в руке.