— Он мужлан, ему трудно понять, — заметил Жюльен, когда принес Фриде газету… — Я опросил множество женщин, которые побывали на выставке. Они смотрят на твое творчество совершенно иначе.

— Удастся ли продать часть картин? — поинтересовалась Фрида.

— Вне всякого сомнения. Выставка вызвала большой ажиотаж. Думаю, мы сможем пристроить половину твоих работ. — И он стал перечислять полотна, которые заинтересовали покупателей: — Гудиер, директор Нью-Йоркского музея современного искусства, хочет купить твой автопортрет с обезьянкой.

— Нет, я уже пообещала его Мэри Шапиро, — возразила Фрида. — Но передай этому Гудиеру, что я напишу ему еще один, пока я здесь.

Жюльен кивнул и продолжил:

— Картину с бабушкой, дедушкой и родителями приобрел один психиатр. А Ник Мюррей купил полотно с ванной. Кажется, он очень интересуется тобой. Вы вчера ушли вместе.

— Он интересуется моими картинами, — поправила Фрида, но по взгляду Жюльена поняла, что тот ей не верит.

Еще одна чертова нью-йоркская зима! Как она ненавидела этот сырой холод, от которого не спасала ни одна одежка, даже самая толстая. Фрида постоянно мерзла, спина и ноги зябли, отчего ныли еще больше. К этому добавились суета и разнообразные обязательства, связанные с выставкой. Художница постоянно разъезжала в промерзшей машине, в которой все тело вопило от холода и боли. Фриде было трудно держать кисть, но она торопилась нарисовать картину для мистера Гудиера и закончить портрет Дороти Хейл. Успех выставки подстегнул ее фантазию. Кроме того, впервые в жизни у нее появились два заказа, которые должны были принести ей кучу денег.

Она стояла у мольберта, работая над драпировкой черного бархатного платья, в котором была Дороти, когда выбросилась из окна. Участь самоубийцы все еще не давала Фриде покоя. Художница не переставала задаваться вопросом, до какой степени должна отчаяться женщина, чтобы решиться на такой шаг. Фрида изобразила Дороти лежащей у подножия небоскреба. Глаза жертвы были открыты, из носа и ушей струилась кровь, которая стекала даже на нарисованную раму. По стилю работа напоминала ретабло, которыми Фрида увлекалась в юности. Падение и его последствия представали во всей их радикальной наглядности. Это, конечно, была не самая приятная для глаз картина, зато правдивая.

В дверь постучали.

— Войдите! — недовольно крикнула художница.

Это был директор отеля. Он откашлялся и завел речь о том, как он горд принимать в своем заведении такую гостью — известную мексиканскую художницу. Но, к сожалению, продолжил он, горничная жаловалась на пятна краски, которые остаются рядом с мольбертом.

Фрида оглянулась вокруг.

— Вы правы, — признала она. — Запишите это на мой счет.

Она тут же вернулась к картине и больше не обращала внимания на директора. Вскоре пришел Ник. Он хотел позвать ее прошвырнуться по барам.

— Не могу. Я должна работать, — отрезала она, протирая кисточку тряпкой, прежде чем замешивать новый цвет.

К концу работы колени у нее тряслись, а спина болела как проклятая. Фрида не открыла Нику всей правды: если бы она отправилась с ним в бар, то вообще не смогла бы рисовать: спина и ноги просто не выдержали бы нагрузки.

Она наблюдалась у нескольких врачей, хоть и посещала их с большой опаской. Ей очень помог Дэвид Гласкер, муж Аниты Бреннер. Он тщательно осмотрел ее и подробно изучил историю болезни. Он также проконсультировался с коллегами — неврологами, остеопатами и дерматологами. Были сделаны новые рентгеновские снимки, которые показали, что позвоночник продолжает деформироваться. Но, к большому разочарованию Фриды, никто не знал, как справиться с ее болью.

— Коллега предлагает большую операцию, — сказал ей однажды Дэвид. — Мы выровняем позвоночник и вставим имплантат, чтобы поддерживать его…

— Нет! — вскрикнула Фрида. — Я боюсь.

— Врать не буду, риск есть.

— Лучше вылечите язвы на руках. Тогда я смогу наконец снять эти чертовы перчатки.

Дэвид прижигал язвы электричеством и смазывал специальными мазями, чтобы ранки не появлялись снова. И вскоре они действительно исчезли. Зато под левой стопой образовалось уплотнение, которое мешало ходить.

— Неужели это никогда не прекратится? — спросила Фрида, снова оказавшись на приеме у Дэвида.

Тот отвел взгляд, не зная, как ответить.

— Давай говори уже, — подбодрила его Фрида. — Я смогу вынести правду.

— Надо сделать анализ на сифилис, — ответил он, все еще не смея взглянуть ей в глаза.

— Сифилис?

Эта новость испугала Фриду. А вдруг он есть и у Диего? А вдруг она заразила Ника или Жюльена?

— Просто сдай анализ. Это займет минуту.

Когда результаты оказались отрицательными, у Фриды будто гора с плеч свалилась.

Ее приободрила новость, что Бретон не забыл о своем предложении устроить ей выставку в Париже. Он сообщил, что уже нашел галерею. Выставка должна была состояться в феврале, самое позднее в марте. «Приезжайте в Париж прямо из Нью-Йорка», — писал он.

Фрида колебалась. А как же Диего? Ей придется оставить мужа одного еще на какое-то время. А она уже скучала по нему!

Но Диего написал ей длинное письмо, в котором настаивал на поездке в Париж. Он заклинал ее не глупить и не упустить уникальный шанс выставиться в Париже. В самом Париже! Надо брать от жизни все, что она предлагает.