— Я даже не знаю, — растерялась Фрида, глядя на сплошную линию бровей, которую специально выделила на автопортрете. Чтобы подчеркнуть эту деталь своей внешности, она даже начинала мазать брови «Таликой», французским лекарством, изначально предназначенным для заживления ожогов у солдат, но также стимулирующим рост волос.

— Двести американских долларов за каждую картину, — заявил Диего. — И никакого торга.

Робинсон тут же согласился.

«Сколько денег! — подумала Фрида. Целое состояние».

Она выступила вперед.

— А вы не могли бы одолжить мне эти картины для выставки в Нью-Йорке? — поинтересовалась она с улыбкой.

Мистер Робинсон кивнул и добавил:

— Но я хочу забрать их прямо сейчас.

Фрида схватила картины и прижала к груди.

— Я принесу их вам через минуту. Сначала мне нужно с ними попрощаться.

— Конечно, Фрида, — сказал Диего и повернулся к Робинсонам: — Хотите чего-нибудь выпить?

Пока Фрида искала бумагу и ленту, чтобы упаковать картины, она чувствовала свою неразрывную связь с этими небольшими полотнами. От мысли, что с ними придется расстаться, в душе у нее разыгралась настоящая буря. Первая картина напоминала ей о том дне в Куэрнаваке, когда она внезапно поняла, насколько важны ее мексиканские корни. Эта работа ознаменовала поворот в жизни Фриды. А второе полотно, с мексиканским нарядом на фоне небоскребов, указывало на страшную утрату, которую она понесла в Штатах. При взгляде на картины Фрида переносилась мыслями в прошлое. Они были частью ее памяти, чем-то вроде дневника в картинах. Каково будет отдать их, не иметь возможности видеть их, когда пожелаешь?

«Посмотрим, — решила она, тряхнув головой. — Я всегда хотела, чтобы мои картины покупали. К тому же Робинсон — известный актер. Он покажет полотна другим людям, которые, возможно, тоже захотят что-то приобрести».

Она ловко обернула маленькие картины плотной бумагой и перевязала разноцветными лентами, которые обычно вплетала в волосы. Потом вернулась к гостям и с торжественным видом вручила свертки мистеру Робинсону.

— Я очень люблю эти картины, — призналась она.

— И я буду любить их, — ответил актер и протянул толстую пачку долларовых купюр.

Когда они снова остались одни, Диего, видя состояние жены, попытался найти слова утешения:

— Помнишь вопрос, который ты задала, когда впервые пришла ко мне в Министерство образования? Ты спросила, сможешь ли заработать на своих картинах. А иначе ты собиралась бросить рисовать. Я ответил, что тебе следует продолжать. Твои картины хороши, Фрида. Ты великая художница. Ты рисуешь сердцем. Может, ты даже талантливее меня. Но если ты хочешь, чтобы мир увидел и полюбил твои картины, придется их продавать. Даже когда это больно.

— Картины для меня как дети, которых у меня никогда не будет, — пробормотала Фрида.

— Однажды и дети уходят из дома, — ухватился за ее пример Диего.

— Спасибо, что утешил меня. — Она прижалась к мужу. — Мне нужно подумать о твоих словах.

В тот вечер, сидя в одиночестве у себя в спальне, Фрида взяла пачку банкнот и перелистала купюры. «Они сделают меня свободной, — подумала она. — Я смогу путешествовать, рисовать и делать все, что захочу, не прося денег у Диего».

Она подбросила пачку в воздух, и доллары просыпались на нее зеленым бумажным дождем.

Фрида не прогадала. По возвращении в Штаты Робинсон рассказал всем, что купил картины Фриды Кало и повесил их у себя дома. Актер был известным коллекционером, который специализировался на французских импрессионистах. И если он увидел во Фриде Кало перспективную художницу и повесил ее картины рядом с Дега и Гогеном, значит, в ее творчестве и правда что-то есть.

— Ты будешь верна мне в Америке? — спросил Диего.

Он не отходил от Фриды ни на шаг, пока она засовывала последние вещи в чемодан. Второй уже был набит битком, так что еле удалось закрыть крышку. Чемодан стоял у кровати, и Фрида постоянно на него натыкалась, бегая по комнате. Очень много места заняли ее многослойные юбки. Кроме того, она не знала, насколько задержится в Нью-Йорке. Уже начался октябрь, а выставка должна была открыться 1 ноября. Фрида метнулась к шкафу, потому что вспомнила, что забыла одну из вещей. Следовало поторопиться, если Фрида хотела успеть в аэропорт. Супруги поздно встали после шумной прощальной вечеринки, которую закатили накануне вечером. Диего всю ночь спал прижавшись к жене. Оба страшились разлуки и не знали, сколько она продлится. По меньшей мере несколько недель. Фрида вытащила из чемодана вышитую юбку, решив взять вместо нее тканую шаль из Гватемалы. Но крышка все равно не закрывалась, и Фрида застонала. К счастью, картины были отправлены в США заблаговременно.

— Буду ли я тебе верна? — переспросила она. Вопрос мужа вызвал у нее улыбку. Ведь у Диего постоянно были другие женщины. Когда они с мужем вернулись из Нью-Йорка, Фрида запретила себе любую форму ревности. Какой смысл терзаться? Пока она самая важная женщина в жизни Диего, все и так хорошо. Однако ревность самого Риверы ее раздражала. Почему ей нельзя поступать как он? Почему у него больше прав? Еще меньше она понимала, почему его не беспокоят ее романы с женщинами. Если бы он только знал, какими нежными могут быть женщины друг с другом и какое глубокое взаимопонимание существует между ними! Фрида вздохнула. Вообще-то, она написала Нику, что приедет, но никак не могла рассказать об этом Диего.

— Так что? — снова поинтересовался Диего.

— Ничего, — ответила она.

У нее не было желания делиться с ним своими мыслями по этому поводу. Муж все равно ничего не понимал, сколько она ни пыталась ему втолковать.

— Если ты мне не доверяешь, почему бы тебе не поехать со мной? — вместо этого предложила Фрида, вытащив из шкафа одну из своих туник уипиль и бросив ее в чемодан.

Наконец Фрида опустила крышку, Диего навалился на чемодан своим весом, и замки защелкнулись.