Их первое совместное дежурство вышло вовсе не в отделении, а на крыше, на посту ПВО. Саратов начали бомбить еще с июля, и чем дальше, тем сильнее. И хотя метили немцы в первую очередь по заводам да по железной дороге, доставалось и самому городу.

Добрых полночи они несли вахту на главном корпусе, меряя шагами гулкую крышу вдоль хлипкого парапета, чтобы не замерзнуть. Город лежал внизу черный, без единого огонька, только вдали различались контуры крыш да по стальному блеску угадывалась река. Марецкий, на правах старожила, рассказывал, как три городских клиники стали госпиталем, это произошло на его глазах, как летом на крыше автодорожного института поймали ракетчика и сдали патрулю, и без того ракеты летом замечали не раз, а сейчас тихо, видимо, всех переловили.

– ` Если вам неуютно, можете не спускаться, а у трубы постоять, там надежно, — говорил он. — Я-то уже привык. Вам приходилось раньше на крыше дежурить?

Деликатное "неуютно" там, где следовало бы сказать "страшно” заставило Раису улыбнуться. Да и сам вид ее собеседника, одновременно и бравый, и смешной, не мог не вызвать улыбки. Не то мальчишка, играющий в войну, не то герой любительского спектакля про Гражданскую: с допотопным маузером в деревянной кобуре, с совершенно ненужным по такой темени биноклем, да еще и в очках, на всякий случай привязанных тесемкой.

— Не приходилось. Но вы не думайте, я высоты не боюсь.

— Это как раз хорошо видно, — он вдруг потупился и быстро, чуть сбиваясь, заговорил, — Я перед вами извиниться должен, Раиса Ивановна. Мне решительно надо уши оборвать за такие швы! До сих пор стыдно, что я понаделал.

— Да будет вам, — Раиса постаралась улыбнуться. У нее не очень выходило пока шутить, но собеседника было искренне жаль. Он же сам себя съесть готов! — Склеенная посуда два века живет. Руку поднимать мне ничего не мешает, вот и хорошо.

— Какое там хорошо, — он вздохнул. — Вы ведь лучше меня знаете, как нормальный шов выглядит. Думаете, я не заметил, тогда еще? Говорю “зажим”, а у вас пальцы вздрагивают, будто сами его подать хотите. Я еще подумал, что вы наверняка врач. Ну или в крайнем случае операционная сестра. Оказалось, угадал.

— Так я ею только на фронте стала, а до войны работала в перевязочной. Тоже не сразу выучиться получилось, — Раисе хотелось как-то ободрить нового знакомого. Ему и так не очень-то весело живется. Требуют со вчерашнего студента как с опытного врача, а учиться не вдруг выходит. Да и не нашлось у него в Саратове такого наставника как Алексей Петрович. — Я тоже многого не умею пока. С гипсами вообще почти не работала, а придется.

Зачислив Раису в штат, здешнее начальство направило ее туда, где больше всего не хватало людей — в перевязочную. Операционные сестры здесь были куда опытнее ее, с хирургами своими многие сработались еще до войны, а на гипсы рук не хватало. Вот и пришлось получать считай новую специальность. Учила новичков фельдшер Наташа Борисова, подвижная и бойкая девушка лет двадцати, до войны работавшая в травмпункте. Объясняла она понятно и доходчиво, грех жаловаться.

— Так-то оно так, а без опыта — трудно. Вчера студент был, а сегодня — все, пожалуйте мыться, товарищ доктор, — он усмехнулся невесело, махнул рукой кому-то на соседней крыше. — О, второе отделение, такой же как я горемыка на вахте, из мединститута.

— Вы тоже здесь учились?

— Нет, в Минске. Сюда я, — он потупился, глянул вниз, — приехал на каникулы. На свою, как вы понимаете, голову…

Он не договорил, замер, вслушиваясь. Глухой, воющий звук чужих моторов в ночном воздухе Раиса уловила секундой позже. То ли собеседник отличался особенно тонким слухом, то ли она просто не привыкла еще так чутко вслушиваться в темноту.

Заводские гудки отозвались протяжно и громко, перекрикивая друг друга, казалось, кричат сами улицы. Сквозь гудки пробивался громкоговоритель на столбе, вероятно, он был совсем рядом, потому что “Граждане, воздушная тревога” Раиса различила очень хорошо. Где-то у железной дороги ударили в рельс.

— На-ча-лось… — Марецкий сдвинул за спину отчаянно мешавшую ему кобуру и перехватил щипцы для “зажигалок” так, будто собирался ими от кого-то отбиваться. — Сюда они скорее всего не долетят, опять завод попытаются достать.

Впереди почти у горизонта вспыхнул огонь. Сначала Раисе показалось, что пожар, но потом поняла — прожекторы. Их лучи, тонкие как иглы, безостановочно прошивали ночное небо, то и дело скрещиваясь.

— По крекингу бьют, — лицо у Марецкого сделалось сразу злым и жестким. — Эх, черт, где же зенитчики?! Проспали что ли? А нет! Заработали, слышите? — он вцепился левой рукой в стальной парапет и всматривался куда-то в сторону реки. Только теперь донесло звуки разрывов.

Раиса услышала знакомое слово и что-то тяжко вздрогнуло в груди, горло вновь, как там, на берегу, сдавил холод. Но тут же отпустил и она тоже стала всматриваться, силясь различить что-то среди мечущихся прожекторных огней. Внезапно там, откуда росли эти белые острые лучи, взметнулось пламя. Взрыв долетел секунды спустя, как раскат грома следует за вспышкой. На него дрожью отозвалось железо под ногами, а вдали поднялось багровое зарево, на его фоне обозначились контуры чего-то похожего на башни.