Он вдруг тихо рассмеялся.

— Все это похоже на бред, правда? — Макс разжал объятья и потянул Аню за руку к лестнице. — Пойдем, покажу тебе свою комнату.

Они поднялись по скрипучим истертым ступеням на второй этаж. У лестниц в давно покинутых домах обычно серые от пыли перила и рассохшиеся, хлипкие балясины. Но эта лестница, как и остальной дом, выглядела на удивление крепкой и чистой.

— Даже паутины нет… — пробормотала Аня, крутя головой по сторонам.

— Ганс иногда приходит, следит за порядком, — объяснил Макс. — Я могу доверить это место только ему.

Они поднялись на балкон, который нависал над гостиной. Сверху пространство казалось еще более пустым и оттого безжизненным. Словно они с Максом были двумя призраками, которые случайно залетели сюда через слуховое окно и теперь парят под крышей, в перекрестьях потолочных балок. Аня с легкостью могла представить полнотелую женщину, которая суетится, накрывая на стол, и хмурого мужчину, чем-то похожего на Макса, — как он сидит во главе стола, широко расставив ноги, и недобро поглядывает то на жену, то на притихшего сына. Они возникли перед ее глазами почти как живые — будто на реальность наложили кинопленку.

Только корзина для пикника, которую собрал для них Ганс, напоминала о том, кто на самом деле жив, а кто — уже призрак прошлого.

Балкон уводил в темный коридор с несколькими одинаковыми дверями друг напротив друга. Макс открыл ближнюю, у самой лестницы. Комнатка оказалась такой же пустой, как и гостиная: только детская кровать без матраса, на низких ножках, с расписанным вручную изголовьем, шкаф в углу да несколько деревянных игрушек. Игрушки — лошадка на колесиках и солдатики — были аккуратно выставлены в ряд на подоконнике. Аня подошла к ним ближе: у одного из солдатиков лицо было замотано какой-то тряпкой. Она осторожно сдвинула повязку, и ее палец провалился в дыру. Челюсти солдатика сомкнулись. Ойкнув, Аня выдернула палец и, изумленная, обернулась к Максу. Тот засмеялся.

— Это… Не знаю, как будет по-русски… Nussknacker. Игрушка, которая может колоть орехи.

— Щелкунчик? — Аня повертела игрушку в руках. На затылке у солдатика нашелся рычажок, с помощью которого можно было открывать и закрывать рот.

Макс тепло улыбнулся.

— Странный, правда? — спросил он. Аня рассмеялась и закивала. — Это была моя любимая игрушка. Их все сделал отец… Удивлена? У него случались и хорошие дни.

Аня вернула щелкунчика на прежнее место, поправила повязку. С ней он казался не таким опасным.

— А почему у него замотан рот?

Макс задумчиво потер лицо, огляделся так, будто комната, в которой они оказались, была ему совсем чужой.

— Это началось, когда мне было около девяти, — медленно заговорил он, словно припоминая. — Отец, как всегда, повел меня на конюшню. К побоям я давно привык, но тогда… Он был пьян и вел себя необычно. Намного хуже. Я сильно испугался. Тогда я пожелал, чтобы он взял кнут и избил им самого себя. — Макс прикрыл глаза, и уголки его губ вдруг растянулись в мечтательной улыбке. — О, это было прекрасное зрелище. Жаль, продлилось оно недолго — но я успел почувствовать свою силу.

Он встрепенулся. Подойдя к шкафу, со скрипом открыл дверцу. Внутри было, конечно же, пусто, но тоже довольно чисто.

— Здесь я обычно прятался, — сказал Макс. — Не то чтобы это было надежное убежище, но внутри я чувствовал себя спокойнее. В темноте.

Он уселся в шкаф, подтянув ноги и уперев локти в колени.

— Я почти не мог управлять своим даром, но иногда, если отец пытался меня найти, получалось приказать ему прямо из шкафа, чтобы он уходил, — и это работало. Так я понял, что все дело в голосе.

Макс коснулся своей шеи, провел по ней ладонью вверх.

— Отец соображал дольше. Но однажды они с матерью стали ссориться прямо в кухне. У него в руках был нож. Большой, с широким лезвием — таким режут свинину, например. Он замахнулся на маму, но я всегда думал быстрее. И говорил. Только когда отец сам положил руку на край стола и отрезал себе палец, он наконец что-то понял… — Макс накрыл ладонью губы. — Тогда он и придумал маску — кожаную, с кляпом и на замке. После того случая маску с меня снимали только раз в день, чтобы я поел и попил. Они думали, я какой-то урод, одержимый…

— Одержимый злым духом, — прошептала Аня, чувствуя, как перехватывает горло. Эти слова ей были хорошо знакомы. — Что ты чудовище.

Его челюсти сжались, взгляд застыл. Он смотрел куда-то в пустоту перед собой — наверное, воскрешал собственных призраков.

— Да, монстр. Так они говорили.

— Мама тоже? Но ты ее защищал…

Макс нахмурился, на шее вздулись вены.

— Они оба меня возненавидели, — отрезал он и вскочил — шкаф тоненько всхлипнул. — Мать ни разу не вступилась за меня, а потом… — Макс с шумом выдохнул. — Потом она снова забеременела. Вот тогда они от меня и избавились. Вычеркнули, словно я был ошибкой. Виновником всех бед.