Последним к ним подошёл Алларион — казалось, фэйри просто материализовался из толпы. Его плащ был откинут назад, открывая искусно украшенные доспехи цвета полночи. Он низко поклонился, и на его лице играло выражение, которое для него было пределом веселья — если можно было так назвать лёгкую улыбку, едва тронувшую губы, и чуть менее нахмуренные, чем обычно, брови.

— Миледи, милорд, — произнёс он. — Ваша победа принесла добрые вести.

— Это первая и последняя битва, которую я надеюсь увидеть, — ответила Эйслинн.

— Что и делает вас правительницей мудрее многих. Приятно будет поселиться в землях, где правят законы и сострадание, а не жажда крови.

Он загадочно улыбнулся, будто знал, что лишь подогревает любопытство Эйслинн. О дворе фэйри в Фаллориане известно так мало, а присутствие Аллариона в Дундуране лишь множило вопросы.

Ещё страннее было то, что Алларион повернулся к Хакону и сказал:

— Ты помнишь своё обещание.

— Помню, — ответил Хакон с необычной серьёзностью.

Довольный, Алларион вновь склонился и растворился в толпе так же внезапно, как и появился.

Эйслинн повернулась к своему полукровке:

— Что ты пообещал?

— Пока ничего. Но… — Хакон скорчил гримасу. — Я обещал ему одно обещание в обмен на сегодняшнюю помощь.

— Хм. Он говорил, что будет сражаться как вассал Дарроуленда безо всяких обещаний.

— Что ж, — Хакон притянул её ближе, наклонясь, чтобы прошептать: — Фэйри остаётся верен репутации своего народа. Не терзай себя. Что бы он ни попросил, уверен — ничего дурного.

Эйслинн неопределённо хмыкнула:

— Ты мог пообещать ему, но я — нет. Мы разрешим ему остаться… в рамках закона.

Хакон усмехнулся:

— Как скажешь, миледи.

Она ответила тёплой улыбкой, взгляд скользя по знакомым чертам его лица. Судьба, ей никогда не наскучит любоваться им. Усталость дня отпечаталась в морщинках у его глаз, но он стоял прямо, плечи расправлены, и не отходил ни на шаг. Надо будет подарить ему ещё пару золотых колец для ушей — если они знак заслуг, то он их определённо заслужил.

Его рука накрыла её ладонь, лежавшую на его руке. Когда она встретилась с ним взглядом, то поняла: он принял её молчание за тревогу.

Что-то тяготило его весь день, и теперь, казалось, он наконец готов был этим поделиться. Она наблюдала, как дрогнул его кадык, и терпеливо ждала, пока он подберёт нужные слова.

— Я напугал тебя сегодня?

Эйслинн прижалась лбом к его руке:

— Да.

Он напрягся под её прикосновением, и она поспешила объяснить:

— Я не знала, что ты можешь поддаться ярости берсерка. Никогда не видела ничего подобного.

— Я и сам не знал, что способен на это, — признался Хакон. — Но когда ты упала…

— Ты был великолепен. О тебе уже слагают легенды.

Ещё рано, но жители Дундурана уже смотрели на Хакона иначе. Он яростно защищал её, и они это заметили. Он доказал им что-то важное, и Эйслинн распирало от гордости, видя, как они начинают понимать то, что она знала всегда.

— Это… было необходимо.

— Я знаю, — сжимая его руку, она прошептала: — Мне жаль, что тебе вообще пришлось через это пройти. Я так боялась… а ты спас меня. Я благодарна за это. Но видеть тебя не собой… — её голос дрогнул. — Я боялась, что потеряю тебя в той ярости.

— Я и сам чувствовал себя потерянным. Какое-то время. Но даже тогда знал — я твой. Что должен защитить тебя.

Печально улыбнувшись, она заключила:

— Но давай больше так не будем. Хорошо?

— Не могу этого обещать. Я буду защищать тебя до последнего вздоха, виния.

— Знаю, мой дорогой. Знаю. Но до этого последнего вздоха я хочу, чтобы мы прожили долгую-долгую счастливую жизнь.

Напряжение спало с его лица, и он наконец улыбнулся ей в ответ:

— Что угодно для тебя, пара.

— Вот и хорошо. А теперь давай выбираться отсюда и идти спать. Я хочу, чтобы ты обнял меня.

Из его груди вырвался игривый мурлыкающий звук, заставивший её рассмеяться, пока они прощались с гостями. Потребовалось время и вся их дипломатичность, чтобы незаметно улизнуть из большого зала. Даже коридоры замка были полны веселья, и каждые несколько шагов их останавливал кто-то еще.

Они медленно продвигались к своим покоям, но по мере приближения к жилому крылу, гуляк становилось всё меньше. Вот только…