Скоро, пообещал он себе.

Больше, чем обещание — клятва.

Скоро, скоро, скоро.

Его бедра двигались в ритме этого обещания, и с последним жестоким толчком Хакон кончил в озеро, его губы растянулись в рычании.

Он вздрогнул, когда желание хлынуло из него, и, прежде чем он закончил, бросился в озеро головой вперед. Холодная вода хлынула в него, шокировав тело и принеся некоторое облегчение.

Без этого он мог бы прорваться обратно через лагерь и на глазах у всех перекинуть Эйслинн через плечо, чтобы найти какое-нибудь тихое и уединенное место.

Скоро.

Эйслинн некоторое время бродила по окраинам празднования, перебирая в уме все, что произошло. Или, так сказать, не произошло.

Шум веселья не привлекал внимания, пока она обдумывала слова Хакона — и сожалела о том, что выпитый мед сводил на нет ее шанс переспать со своим кузнецом этой ночью.

Будь уверена, сказал он.

Я уверена! А как насчет того, что она позволила ему обнажить и лизать ее грудь, заставив его думать, что это не так?

Честно говоря, мужчин не понять.

— Миледи?

Эйслинн подняла голову, вздрогнув при звуке голоса Фиа. Ее горничная стояла всего в нескольких футах от нее, выглядя обеспокоенной.

— Мужчины невыносимы, — выпалила она.

Беспокойство Фиа сменилось веселой усмешкой.

— Так оно и есть, миледи. Иногда совершенно невыносимые. Но все же есть и несколько хороших.

— Даже они иногда невыносимы.

— Конечно, — Фиа оглядела ее с ног до головы, без сомнения отметив, что платье немного сбилось набок. Эйслинн могла только надеяться, что из ее волос не торчало сено.

— С вами все в порядке, миледи?

— Да, — вздохнула она. — Просто устала. Думаю, я пойду спать.

— Ваша постель готова. Могу я…

Эйслинн махнула рукой в сторону гулянки.

— Нет, нет. Я справлюсь. Приятного вечера.

Кто-то этого заслуживает.

Фиа издала несколько протестующих звуков, но Эйслинн в конце концов вошла в темную, тихую палатку одна. Ее отец еще не пришел спать, и никто из их слуг не вернулся. Неважно, у Эйслинн была практика в том, как снимать платья.

Когда корсет был достаточно ослаблен, она смогла выскользнуть из платья, а затем рухнула на свою кроватку в одной сорочке.

Перевернувшись на спину, Эйслинн уставилась в потолок палатки, сердитая и несчастная, стараясь не отчаиваться.

Ее пальцы лениво описывали круги вокруг правой груди, и она могла поклясться, что та была теплее другой, воспоминание о его губах все еще жгло ее кожу.

Она заерзала на одеялах, перегретая, с неудовлетворенным желанием, царапающим кожу. Однако она была не в настроении доставлять себе удовольствие в походной палатке, когда ее отец мог войти в любое время.

Нет, она была в настроении, чтобы некий полукровка-кузнец удовлетворил ее похоть.

Судьба, что, если он все-таки решит, что я ему не нужна?

Именно поэтому он остановился и отстранил ее?

Будь уверена.

Она была уверена. Уверена, что хотела его.

Но по мере того, как ночь сгущалась и она прокручивала эти слова в уме, ей начало казаться, что, возможно, он имел в виду нечто большее, чем просто секс.

Эйслинн знала, что бы ни было между ними, это было нечто большее, чем просто физическое влечение. Она считала Хакона своим другом, и, по правде говоря, это было для нее важнее всего. То, что она хотела чувствовать, как его руки и язык касаются ее везде, было просто дополнительным благом.

Она не знала, к чему это может привести. Скорее всего, только к душевной боли.

Эйслинн не была похожа на Сорчу. Ее жизнь не принадлежала ей, она была неразрывно связана с Дарроулендом. Она не могла отдать свою жизнь.

Но ее сердце, ее тело — все, что она могла дать. Она так хотела отдать ему и то, и другое.

Если бы только он взял тебя, с сеном или без, — проворчала она себе под нос.

Судьба, что же ей теперь делать? Как заставить его понять?

Она боялась, что это значит снова стать храброй. Ночь действительно принесла перемены и обещание, но Эйслинн боялась того, что принесет утро. Сможет ли она все еще быть храброй при свете дня, дома в Дундуране, и взять то, что хочет?