Сигиль привезла целую сокровищницу подарков, и он провёл добрый час неподвижно, пока она увешивала его богатейшими своими творениями. На шею она водрузила изысканный горжет с чеканными узорами молотов и стрел. Поверх горжета — массивный золотой торк11, традиционно носимый орками в паре, инкрустированный тёмно-синими сапфирами. Слишком простую — по её выражению — стальную пряжку она заменила на серебряную филигранную, украшенную теми же символами и сапфирами цветов Дарроу.

— Это подарки или реклама? — пошутил он.

Сигиль только широко улыбнулась.

— Это может иметь больше одного значения.

Когда она отступила, довольная работой, Хакон почувствовал, что потяжелел и словно снова идет в бой, а украшения — это его доспехи.

Однако, когда он стоял там под выжидающими взглядами всех жителей Дарроуленда, они действительно были похожи на броню — и он был рад им. Даже если его кожа была зеленой, а уши заостренными, он не хотел быть кузнецом-полукровкой в их глазах — он хотел выглядеть так, будто его место рядом с парой.

С стен замка донеслись звуки труб, и сердце Хакона подступило к самому горлу.

Он встретился взглядом с Сигиль, стоявшей в первых рядах вместе с Вигго, Хальстерном и их двойняшками. Широко ухмыльнувшись, обнажив клыки, она захлопала в ладоши и подмигнула ему.

— Как думаешь, обрадовались бы гадарон и гаманан? — спросил он её в редкую тихую минуту.

Сигиль фыркнула:

— Узнав, что ты женишься на знатной человечихе? Они бы сияли ярче луны!

— Но были бы они счастливы?

Сигги отвлеклась от застёжки горжеты:

— Они счастливы, виттара. Разве ты не чувствуешь? Это в солнечных лучах и лёгком ветерке. В улыбке твоей пары и будущих детёнышей. Так они любят тебя.

Их любовь билась в его сердце сладкой горечью — связь, похожая на узы с Эйслинн, но обращённая к дорогим дедушке с бабушкой. Он чувствовал их радость, их одобрение и знал: они бы обожали Эйслинн. Гаманан полюбила бы её открытость и чувство юмора, а гадарон восхитился бы острым умом.

Эйслинн вписалась бы в его семью так же естественно, как он вписался в её. Это приносило утешение, смягчая боль от их отсутствия сегодня.

Сигиль подняла руки, захлопала и кивнула ему через плечо.

Хакон глубоко вдохнул. Я готов.

Он повернулся к замку. Толпа за его спиной взорвалась ликованием, когда лорд Меррик появился с Эйслинн.

Она была божественна.

Платье цветов Дарроу ниспадало с её плеч, обнажая изящные ключицы и шею, украшенную подвесками из сапфиров и аквамаринов. Слои голубого шёлка струились от бёдер, словно водопад, переливаясь при каждом шаге. Золотые и серебряные нити ловили свет, заставляя её сиять. Волосы, заплетённые с жемчужными нитями, сверкали чистым золотом. Серповидная тиара усыпана жемчужинами.

Её широкая улыбка затмевала всё великолепие наряда, становясь ещё ярче, когда она заметила его, ожидающего у арки.

Сердце Хакона болезненно сжалось — брачные узы натянулись, словно пытаясь притянуть их друг к другу быстрее.

Судьба, она прекрасна. Перед ним стояла не просто знатная дама, а гордая наследница великих земель, лидер сильного народа. И она моя.

Любовь и гордость разогрели кровь, и он жадно протянул руки, когда она подошла с отцом.

Эйслинн встала рядом под цветочной аркой, сплетая свои пальцы с его. Её улыбка затмевала солнце, а её сияние растопило все его тревоги.

Он едва слышал слова лорда Меррика, когда тот начал речь. Толпа замерла, затаив дыхание.

— Как сюзерен этих земель, имею честь соединить свою дочь, леди Эйслинн Дарроу, — его голос дрогнул, — и Хакона Зеленого Кулака. Сегодня, завтра и во веки веков мы празднуем их союз.

Толпа разразилась аплодисментами и возгласами, выкрикивая их имена.

— Явилась ли ты, Эйслинн Дарроу, сюда сегодня по своей воле?

— Со всем пылом сердца, — ответила она, сжимая руки Хакона.

— Намерена ли ты принять этого мужчину в мужья, связать с ним свою судьбу и посвятить ему все грядущие дни?

— Да, — громко заявила она. Но только для него добавила: — Они уже принадлежат тебе.

Хакон изо всех сил сдерживал порыв притянуть её к груди и никогда не отпускать. Эта женщина была для него всем. Любые мечты меркли перед ней.

Лорд Меррик повернулся к Хакону, с искоркой в глазах: