Однако она никогда раньше не кралась из своей постели, чтобы встретиться с любовником — или потенциальным любовником. Даже в разгар ее страсти к Брендену, когда были украдены все нежные мгновения, которые они разделяли, она не делала ничего подобного. Это даже не приходило ей в голову.

Незаконность этого действия была восхитительной, и сердце Эйслинн сильно забилось в груди от волнения. Еще несколько шагов, и она узнает.

Волосы и юбки халата развевались за ней в спешке. Всего через несколько мгновений она уже была во дворе замка и открывала дверь кузницы. На очередном вдохе она оказалась внутри, мягкое сияние огня в кузнице заполнило пространство.

И обнаружила…

Хакона там не было.

Не было и Фергаса, что принесло облегчение, но…

Где он?

Холодный ужас сковал ее желудок, и Эйслинн прижала кулак к груди.

Ужас, ледяной и острый, пронзил ее живот и заставил задрожать губы. Что ей теперь делать?

Пронзительный вой кипящего чайника заполнил ее уши, а на ресницах выступили слезы. Судьба, что же ей теперь делать? Даже ее паника не знала, что делать.

Что, если… что, если он…

— Эйслинн?

18

?

При звуке своего имени в ней вспыхнула паника. Эйслинн обернулась и увидела Хакона в дверях кузницы, который, моргая, смотрел на нее с явным удивлением. Его грудь была обнажена, банная простыня висела на шее, а влажное льняное трико свободно свисало с бедер.

Только что из бани.

Губы Эйслинн приоткрылись, ее тело захлестнул внезапный приступ вожделения, такой мощный, что все мысли покинули ее.

Вульф распахнул дверь пошире и вбежал внутрь, не подозревая или безразличный к тому, почему его хозяин остановился в проеме. Он подскочил к Эйслинн и сел, пыхтя, чтобы его погладили.

— Эйслинн? — снова позвал Хакон низким голосом.

Не миледи или наследница. Она черпала в этом некоторую надежду.

— Ты действительно имел в виду то, что говорил? — выпалила она, сердце бешено колотилось о ребра.

У него перехватило горло, и он сглотнул.

— О чем?

— Обо всем.

Эйслинн с удивлением наблюдала, как неуверенность покидает его, и он каким-то образом выпрямился, широко расправив плечи. В кузнице стало жарко, когда она увидела, как он полностью вошел и закрыл за собой двери, скрепив их вместе.

— Да.

В теплом воздухе завибрировал рокот, и она со вздохом поняла, что это он. Мурлыкает для нее.

Тремя быстрыми шагами он преодолел оставшееся расстояние, обхватил ее руками и притянул к себе. Эйслинн, прижатая к его теплой, влажной груди, не имела иного выбора, кроме как положить ладони ему на грудь и погрузить пальцы в напряженные мышцы.

Его шипение от удовольствия заставило ее клитор запульсировать.

— Я уверена, — сказала она ему. Не о том, к чему это приведет или как это будет продолжаться, но о нем? Безусловно, да.

Широкая грудь расширилась от дыхания, как будто он ждал услышать эти слова.

— Спасибо всем богам за это.

Затем его губы коснулись ее, и все встало на свои места.

Вздохнув с облегчением, Эйслинн погрузилась в поцелуй, в его тело, в его тепло. Ее пальцы зарылись в его волосы, и она провела ногтями по влажной коже головы.

Это мурлыканье зазвучало у ее губ, и когда она ахнула от восторга, его язык погрузился, преследуя ее. Он соединил их рты в горячем хрипе, из глубины его горла вырвался стон, когда он обхватил ее руками за спину и оторвал от земли.

Ее ноги болтались, Эйслинн целовала своего кузнеца изо всех сил.

Судьба, вот это ответ. Это было не совсем то, чего она ожидала, но какие бы другие сомнения или опасения у нее ни были, они утонули в бескомпромиссной волне ее голода по нему. Не имело значения, что принесет завтрашний день — когда обещания той ночи будут выполнены, Эйслинн будет удовлетворена.

Очень, очень удовлетворена.

— Судьба, ты слишком хороша, — пробормотал он ей в губы.

— Обещаешь, что на этот раз не остановишься?

Еще один грохот, и, к своему ужасу, Эйслинн снова оказалась на ногах. Она вцепилась в банную простыню, все еще повязанную у него на шее, не позволяя ему отстраниться.

— Только если ты мне скажешь, — сказал он, и очаровательная легкая усмешка заиграла на его губах. Он запечатлел эту усмешку на устах в поцелуе, прежде чем сказать ей: — Оставайся здесь.