Эйслинн осталась, скорее из-за недоумения, чем потому, что ей так сказали. Она наблюдала, как Хакон закрыл кузницу на ночь, закрыл ставнями окна, загасил огонь и закрыл металлические дверцы кузниц, оставив открытыми только небольшие отверстия в верхней части каждой из них для вентиляции.

Наконец, он вернулся, взял ее за руку и повел вглубь кузницы, вверх по трем ступенькам, к двери в задней части, через которую она никогда не проходила. Вместе они вошли в темную комнату, более прохладную, чем кузница, но не холодную.

Не выпуская ее руки, Хакон другой рукой зажег фонарь, висевший на крючке возле двери. Мягкий свет залил его спальню.

Это была маленькая, но уютная комната с узким окном, выходящим во двор замка. Очага не было, но в этой части замка сохранялось тепло от кузницы благодаря специально спроектированным воздуховодам и дымовым трубам. Большую часть пространства занимала широкая кровать с изящно вырезанным сундуком в изножье. В одном углу стоял маленький столик с умывальником и купальными простынями, в другом — потертый стул с инструментами для строгания.

Оно было скромным. Практичным. А главное — здесь пахло им, насыщенным запахом мужчины, железа и мыла.

Бормоча что-то по-орочьи, Хакон придержал Вульфа, когда тот хотел последовать за ними, закрыв дверь, оставив его на ступеньках, а Эйслинн и себя в спальне. Одних.

С другой стороны двери донеслось отчетливое собачье фырканье и скулеж, за которыми последовал звук волосатого тела животного, спускающегося по ступенькам.

Эйслинн весело ухмыльнулась, но долго сдерживаться не смогла. Ее потянуло дальше в его комнату, и пульс затрепетал у нее в горле от предвкушения.

Кровать была аккуратно застелена и завалена одеялами, подушками и мехами. Несмотря на то, что он работал с огнем и молотом, казалось, ему нравились и мягкие вещи. Она осмелилась протянуть руку и провести рукой по одному из мехов в ногах кровати. Неужели он привез это аж из Калдебрака?

Он подошел к ней сзади, от обнаженной груди исходило тепло, от которого волосы у нее на затылке встали дыбом. Большая рука скользнула вокруг ее талии, притягивая к укутанной части его тела.

Приподняв ее подбородок костяшками пальцев, он поймал ее взгляд серьезным выражением лица.

— Все будет так, как ты захочешь, виния. Я твой, этой ночью и всеми последующими ночами. Но если ты придешь в мою постель, то только как Эйслинн. Просто Эйслинн. А я просто Хакон.

Слегка дрожащими пальцами она обхватила его лицо. Когда он наклонился навстречу прикосновению и повернул голову, чтобы поцеловать ее ладонь, она не смогла удержаться от улыбки.

— Это все, чего я хочу, — заверила она его.

Только она, только он. Ничего не может быть лучше.

Его улыбка расплылась по лицу, обнажив ямочку на щеке, и желание видеть это чаще разлилось у нее в животе. Он был слишком красив, глядя на нее вот так, с более длинными волосами на макушке, падающими на лоб, с черными ресницами, низко опущенными над голодными глазами.

— Пока, — сказал он. Когда она в замешательстве нахмурилась, он наклонился к ее губам, но не поцеловал ее. Вместо этого он позаботился о том, чтобы она не только услышала, но и прочувствовала на вкус его следующие слова. — Скоро ты поймешь, что можешь требовать от меня большего, гораздо большего. Все, что угодно, виния, и ты это получишь.

Его обещание погрузилось в нее с ужасающей радостью. Она не думала, что действительно поняла или осознала его обещание, пока нет, но то, что оно вообще было, питало уязвимую, сомневающуюся часть ее. Под его пронзительным взглядом ничто в ней не могло спрятаться: он видел все и не отводил глаз.

— Я хочу тебя, — прошептала она ему в губы. Однако, когда он захотел поцеловать ее, она мягко оттолкнула его. — И я хочу видеть тебя.

Хакон выпрямился, глядя на нее сверху вниз с таким желанием, что ей показалось, она вот-вот воспламенится. Коротко кивнув, он встал в центре комнаты, расставив босые ноги и свободно опустив руки по бокам.

Проглотив страхи, Эйслинн последовала за ним, сняв с его шеи банную простыню и повесив ту сушиться на запасной колышек. Голая и все еще слегка влажная после ванны, его кожа почти светилась в мягком свете фонаря. Два плоских соска были темнее, чем остальная его кожа, и тени танцевали на массивных мышцах, образующих грудь.

Небольшая россыпь волос спускалась по центру его тела, следуя за ложбинкой между грудными мышцами и разделяя живот пополам. Она исчезала под поясом свободных трико, которые низко висели на бедрах и почти не оставляли простора для воображения.