Слова отозвались эхом в колоннах. Впервые за долгое время Дума аплодировала стоя. Не из страха. А потому что поняла: прежняя Империя исчезла. Но новая — родилась. Народ уже чувствовал это. В деревнях устанавливали радиоприёмники. Газеты начали печататься на местных языках. На улицах строили новые школы. И каждый ребёнок теперь учился в рамках общей имперской программы — но с уважением к своей культуре. Это была уже не просто вертикаль власти. Это была паутина смыслов. Сеть, где слово и сила были не врагами, а союзниками. И в один из вечеров, глядя на вечерний огонь над Невой, я понял: наступает эпоха. Не тишины. Не грома. А эпоха великого слова, подкреплённого великой силой.

Именно этим мы победим.

Весна 1920 года вошла в историю как «весна возможностей». За несколько лет Империя прошла путь от крови и хаоса к возрождённому порядку. Но вместе с ростом внешнего влияния приходила и новая ответственность. В кабинетах на Старой площади и в Зимнем дворце начали обсуждать стратегический вопрос: что значит быть силой, за которой идут народы?

– Ваше Величество, — начал новый министр иностранных дел Беклемишев, — мы вступили в фазу, где дипломатия становится продолжением силы, но не наоборот. От нас ждут защиты — в Восточной Европе, на Кавказе, в Персии и Маньчжурии. Но если мы примем всё, мы перегорим. Нам нужно выбрать, где сила подкрепит слово, а где слово будет щитом для силы.

Мы решили начать с внутренней доктрины. Имперская Рада одобрила создание Совета Стратегических Направлений. Его задачей стала разработка долгосрочных сценариев развития: где мы строим дороги, где открываем вузы, а где создаём новые оборонные узлы. Совет собирался ежемесячно, и каждый его протокол был делом государственной важности. Одним из первых решений стало усиление политики на Юге: Кавказ стабилизировался, но нуждался в постоянной поддержке. Туда направлялись не войска, а инженеры, учителя, врачи. Империя не просто брала — она училась давать.

Но за фасадом подъёма зрело недовольство — уже не идеологическое, а олигархическое. Крупные банкиры, промышленники, дореволюционные кланы, почувствовав дыхание свободы и денег, начали формировать неформальные союзы. Их встречи проходили в особняках Петербурга и Москве. Они не верили в идеалы Содружества. Они верили только в цифры.

– Если не взять их под контроль сейчас, — говорил Шингарёв, председатель Совета труда и справедливости, — завтра они создадут теневую империю. И ни армия, ни Синод, ни Дума нам не помогут.

Я согласился.

Мы приняли «Закон о прозрачности капитала» — каждое крупное предприятие обязано было раскрыть структуру собственности. Мы создали Имперскую инспекцию аудита. А также — Главное бюро антикоррупционных расследований. Его эмблема — весы и меч — скоро стала символом нового страха у старой элиты.

– Сила закона важнее силы страха, — сказал я, — но пусть они ощущают и то, и другое.

К лету Империя вступила в фазу «прозрачного управления». Отныне каждый министр, генерал, губернатор обязан был не только исполнять приказы, но и ежемесячно отчитываться перед Советом и перед народом через официальные бюллетени. Началась новая эпоха управления — не кулуарная, а народная. Именно это и стало венцом главы «Сила и слово»: не просто говорить, не просто приказывать, а убеждать, вести, показывать пример.

На закате, стоя у окна кабинета, я написал в дневнике:

«Империя — это не то, чем ты владеешь. Это то, чему ты служишь. Если мы хотим, чтобы народ верил в слово, — мы должны быть его первыми рабами. Если мы хотим, чтобы он восхищался нашей силой, — мы должны быть её первыми жертвами. Только тогда Империя станет не идеей, а живым существом».

Лето 1920-го стало временем испытаний не только для структур, но и для самих основ имперской власти. За каждым решением, за каждой статьёй закона, за каждой реформой стоял выбор: править или служить. И теперь, когда Империя начала действовать не только как единое государство, но как цивилизационная альтернатива старой Европе, мир стал смотреть на нас иначе — с опаской, с надеждой, с ревностью. В это время в Берлине посол Германской Республики втайне вёл переговоры с рядом бывших союзников России. Открытая победа Империи в войне, экономический подъём, и особенно идея Российского Содружества пугали — ведь это был не реванш старого режима, а нечто иное: новое царство, в котором объединялись имперская традиция и реформаторская энергия.

– Они хотят убедить весь мир, что у нас «новый абсолютизм», — сказал министр печати Крушанов. — Но истина в том, что у нас новая ответственность.

Внутри страны это означало — не останавливаться.

Была принята «Декларация культурного равенства народов Империи». Впервые на официальном уровне армяне, татары, грузины, евреи, якуты, украинцы и десятки других народов получили культурную автономию и гарантии на родной язык в образовании и делопроизводстве. Эта мера шла вразрез с идеологией унитарной нации, но отвечала духу времени: Империя как Союз народов, а не тюрьма. Патриарх Тихон благословил эту реформу как «путь к внутреннему примирению».

Но параллельно начали возникать вызовы иного рода.

В Маньчжурии, в приграничной зоне с японским влиянием, резко активизировались вооружённые банды. Коменданты сообщали о нападениях на телеграфные линии, саботаже на железной дороге КВЖД, распространении агитационных листовок.

– Это не просто уголовщина, — доложил начальник разведки, — это хорошо организованная операция. У нас есть данные, что за ней стоят японские агенты.

Я вызвал на Совет военного министра Алексея Брусилова.