И потому я добавил к манифесту всего одну строку:

«Империя — это не флаг. Это — клятва будущему»

Москва, поздний вечер. Площадь начала пустеть. Факельные колонны уходили вглубь бульварных колец, знамена бережно складывали, как реликвии, а в воздухе всё ещё стоял запах парафина, осенних листьев и ожидания. В здании бывшей Арсенальной палаты, теперь переоборудованной в «Командный центр гражданской модернизации», шло срочное совещание. За длинным дубовым столом собрались те, кто в будущем будет называться «архитекторами русской эпохи»: инженер Ломоносов, председатель Агентства индустриального планирования; профессор Лысенко, министр народного образования; адмирал Колчак, отвечающий за восточную модернизацию флота; генералиссимус Брусилов, руководивший переформатированием армии в доктрину «мобильной обороны».

Я вошёл в зал, и разговоры смолкли. На столе перед каждым лежали папки с грифом «Госпрограмма-1924». Все знали: эта ночь знамен — не конец, а стартовая площадка.

– Господа, — начал я, — народ дал нам вотум доверия. Но это не триумф. Это — обязательство. Никаких иллюзий. Наши победы на фронтах — лишь начало, и экономическая война будет куда дольше.

Профессор Лысенко поднял голову:

– По расчётам, нам нужно минимум пять лет, чтобы добиться полной грамотности. А чтобы заложить научные школы мирового уровня — десять.

Колчак добавил:

– На Тихом океане японцы уже развернули шпионскую сеть на Сахалине и в Корее. Нам нужна военно-промышленная инфраструктура во Владивостоке. И быстро.

Я кивнул.

– Значит, в 1924-м стартует:

Национальный план электрификации — в связке с индустриальными комбинатами.Образовательная реформа — единая государственная программа с акцентом на естественные науки.Восточная инициатива — создание базы на Камчатке и флотской верфи в Николаевске-на-Амуре.Новая политическая полиция — для борьбы не с идеями, а с террористами. Только по суду. Только по закону.

Ломоносов поднял глаза.

– А финансирование, Государь? Казна истощена после войны.

Я подался вперёд.

– Мы создадим Государственный банк Развития. Государство инвестирует в народ. Не в олигархов. Не в заграницу. А в будущее.

Поздно ночью, в кабинете, я вновь посмотрел на карту. Линии фронтов уже ушли в прошлое. Но линии судьбы — только рисовались. Курс Империи был выбран. И теперь всё зависело не от силы штыка, а от силы ума.

На стене висела цитата — латинская, вырезанная на дубовой доске:

“Per aspera ad astra” – Через тернии к звёздам.

Я взял перо и начал писать манифест.

«Империя — это не страх. Это разум. Империя — не кнут. Это план. Империя — не наследие. Это выбор».

Той ночью в Москве не спал никто из тех, кому суждено было войти в анналы новой Империи. Пока улицы гудели от шагов добровольцев и факельщиков, внутри Кремля формировалась другая армия — армия реформ, чертежей, стратегий. Там, где раньше шептались об интригах и старой бюрократии, теперь звучали голоса инженеров, аграриев, преподавателей, статистиков. В малом Зале Совета, возле Георгиевского зала, я собрал ключевых представителей будущего министерского состава. Идея была проста — ликвидировать архаичную систему «сословной управы» и создать вертикаль эффективности.

– Ваше Величество, — произнёс генерал Степанов, свежеприбывший с Южного фронта, — разведка докладывает: остатки большевистских ячеек на Урале перегруппировываются. Они намерены прорваться к Китаю. У них поддержка извне.

Я обернулся к нему:

– Отныне каждый мятежник должен понимать: Империя не будет больше толерантной к измене. Но мы не повторим ошибок прошлого. Ни произвола, ни расправ. Только суд. Только факты. Только правда.

Генерал кивнул, понимая: даже в этой новой системе порядок — это основа, но не тирания.

Тем временем Патриарх Тихон, присутствовавший на совещании в качестве духовного советника, склонил голову.

– Государь, вы несёте крест обновления. Но не забывайте, что душу нации невозможно отлить в металле или спаять законом. Её нужно питать смыслом. Дайте людям мечту, и они последуют.

Я встал.

– Мы дадим им не мечту. А реальность, за которую не стыдно. Чтобы в каждом селе был свет. Чтобы каждый ребёнок мог читать и считать. Чтобы не только оружие, но и музыка, наука и вера были нашей гордостью.

За окном начинался рассвет. Факельные колонны рассеялись, но в воздухе оставался запах парафина и судьбы. В эту ночь не прозвучало ни единого выстрела. Но история изменилась — в тишине совещаний, в архитектуре решений, в первых строчках новой эпохи. Империя просыпалась.

Утро началось не с фанфар, а с шелеста бумаг. На моём столе лежали три документа, каждый из которых мог изменить судьбу миллионов. Первый — о преобразовании Государственной Думы в Совещательный Имперский Совет. Второй — об амнистии для раскаявшихся меньшевиков и эсеров, которые согласны служить государству в открытом поле. Третий — проект "Лига народов Востока", инициатива, которую я готов был предложить Китаю, Персии и Османской Империи.