– Государь, — сказал министр иностранных дел, молодой и дерзкий Лопухин, — если вы подпишете это сейчас, Запад назовёт вас диктатором. Но Восток — Императором справедливости.

Я только кивнул. Слова больше не значили того, что значили раньше. Теперь всё говорили действия. Подписи легли на бумагу, и чернила впитались в века.

Днём я вышел на балкон Большого Кремлёвского дворца. Ниже гудела площадь, и на ветру реяли тысячи знамён — от старинных полков до новых инженерных и крестьянских дивизий, от знаков губерний до штандартов академий.

Их несли не солдаты, а граждане.

Юнкерские оркестры затянули нестареющий гимн Глинки. А потом стихли.

Я поднял руку.

– Народ Российской Империи! Сегодня не конец войны — сегодня начало мира. Мира, построенного нами — не на руинах, а на трудах. Не на крови, а на воле. Не на страхе, а на разуме!

Тысячи голосов загремели в ответ, и в том гуле было не «ура», а то, что я ждал всю жизнь услышать — согласие. Признание. Я стоял перед народом — не как миф, не как символ. Как человек, который однажды проснулся в чужом теле, но сделал его живым.

Ночь длинных знамен завершилась. И утро новой России началось.

Поздно вечером, когда огни Москвы переливались в отражении Кремлёвских стен, я остался один в своём кабинете. За окнами по-прежнему слышались гимны, и каждый из них казался пульсом страны, которая наконец научилась верить — не в идею, не в страх, а в себя. На письменном столе лежал единственный документ без подписи — «Проект Конституционного Пакта». Программа будущего. Я долго смотрел на перо. В нём — не сила. В нём — ответственность. И только та рука, которая осознаёт цену этой силы, может взяться за него по праву.

Я вспомнил всё: первый шок пробуждения в теле Николая, первые неуверенные шаги в залах дворцов, холодное дыхание заговоров, муку выбора, войну, кровь, Версаль, индустриализацию, народ, который сначала ждал падения, а потом — поверил в рост. Всё, что привело к этой ночи. Мои глаза задержались на старом портрете Александра II. Он смотрел строго, но не сурово. И в этом взгляде я вдруг понял — все они, и реформаторы, и тираны, и мученики, и реформаторы-мученики — жили ради этого момента. Ради того, чтобы кто-то решился пойти дальше.

Я взял перо. Чернила на кончике блеснули, как первый свет над восточным горизонтом.

И я подписал.

Ночь длинных знамен завершилась. Но её отзвук ещё долго будет жить в каждом приказе, в каждой реформе, в каждом голосе новой Империи.

Теперь — она стала моей.

А я — её.

Подпись легла на бумагу как последний мазок художника, завершивший грандиозное полотно. В тот миг в сердце стало тихо. Не пусто, нет. А именно тихо — как бывает только тогда, когда ты сделал всё, что должен.

В дверь негромко постучали. Я разрешил. Вошёл граф Игнатьев, поседевший за эти годы, но всё ещё прямой, как шпага.

– Всё готово, Ваше Величество. Сигнал отдан. Завтра в девять утра проект огласят на заседании Государственной думы. Премьер ожидает дальнейших распоряжений.

– Никаких. — Я встал. — Завтра народ услышит не просто указ. Завтра он услышит — что монархия умеет меняться, не теряя корней. А значит — жить.

Игнатьев кивнул. Он знал, что это не просто слова. Он сам прошёл через каждый этап борьбы: от фронтов до подземных штабов Охранного отделения, от чисток в армии до модернизации промышленности. Он видел, как из пепла восставала новая Империя. Я вышел на балкон. Над городом по-прежнему развевались знамена. Сотни, тысячи. Ветры истории несли их сквозь ночь, в утро, к новой эпохе. Ночь длинных знамен стала рубежом. До неё — была борьба за выживание. После — начнётся борьба за бессмертие Империи.

Я закрыл глаза и прошептал:

– Пусть грядущее будет достойным нашей крови.

– Ваше Величество, — с мягкой настойчивостью проговорил Коковцов, входя в кабинет, — лорд Керзон прибыл. Также представители Османской и Австро-Венгерской делегаций просят аудиенции.

Я поднял взгляд от карты. Её очертания были иными. Империя уже не просто объединяла земли, она преобразилась в цивилизационную ось — от Финского залива до степей Киргизии, от Кавказа до тихоокеанских портов. Но этого было мало. Теперь встаёт задача иного масштаба: чтобы Русский мир стал не просто территорией, а идеей — наднациональной, объединяющей и вечной.

– Пусть войдут по очереди. Но сначала — подпишите манифест.

Коковцов удивился:

– Вы уверены?.. Это изменит всё.

– Я это и задумал, Пётр Аркадьевич, — я подал ему папку с золотым гербом. — Пусть мир узнает: Российская Империя становится сердцем нового содружества.

На следующий день в зале Георгиевского дворца прошла церемония, которую запомнят века. Стоя под высоким сводом, я провозгласил:

– С сего дня образуется Российское Содружество — союз свободных народов под защитой короны, закона и воли нации. Мы больше не только Империя — мы цивилизация.