Его пальцы сжались сильнее.

– Ты об этом рассказала… кому-нибудь? – повторил он тихо, с нажимом, на этот раз медленнее.

С содроганием я подумала о Зоре, о том вечере, когда прибежала к ней, чтобы сообщить то, о чем узнала. Подумала о нашем разговоре, о твердости, которую увидела в ее глазах, когда я сообщила, что хочу съехать.

– Нет, – ответила я глухо.

Наступившая тишина только усилила напряжение, повисшее в воздухе. Мне следовало отодвинуться, отойти, резко отскочить от него теперь, когда я «отвязалась» от вешалки, но его рука в моих волосах парализовала меня. Я окаменела от его прикосновений, от его присутствия, от едкой подозрительной интонации, с какой он выдыхал каждое слово.

– И последний вопрос, – пробормотал он, и я взмолилась про себя, чтобы это действительно было последнее, что мне доведется услышать от него в этот вечер. – Что ты чувствовала, когда подсматривала за нами из-за стойки?

Я оледенела, нет, превратилась в соляной столп. Он наклонил голову, явно наслаждаясь моей реакцией.

– Сердечко ушло в пятки, в ушах застучала кровь?

– Нет, – прохрипела я.

– Нет? – прошептал он, сильнее сжимая мои волосы в огромном кулаке, и мое сердце замерло. – А теперь что скажешь?

Инстинктивно резко я оттолкнула его, но он был так же быстр: дернул за цепочку наручников и притянул меня к себе. Я уперлась ладонями в его каменную грудь, в моем теле напрягся каждый мускул, я стиснула зубы. Оказавшись в ловушке, я подняла голову и посмотрела в лицо человеку, которого ненавидела больше всех на свете.

– Ты ублюдок! – выплюнула я, глядя на него со смущением и отвращением одновременно.

Он смотрел на меня из-под ресниц, в его глазах мелькнула тень.

– Да, я такой.

– Ты меня не напугаешь, – процедила я, наконец выдернув руки и ударив кулаками ему по груди.

Это невыносимо – ощущать его взрывную силу, которая отдалась в моих пальцах. Я лгала, потому что правда была другой. Андрас – опасный мерзавец, и при столкновении с ним у меня внутри все съеживалось и скручивалось, а душа дрожала. Я ненавидела его сумрачную, изменчивую натуру, тайное сластолюбие в его взгляде, который пачкал все, на что смотрел.

– Отрицаешь, что боишься меня? – Он крепче обхватил пальцами цепочку наручников, и я почувствовала себя мухой в лапах паука. – Отрицаешь, что я имею над тобой власть?

– Единственная власть, которая у тебя есть, – это вызывать во мне отвращение, – прошипела я и наклонилась, чтобы до него быстрее дошли мои слова.

Горло перехватило, сердце бешено колотилось, я вся горела, мне не хватало воздуха. Он как будто высосал из меня всю энергию.

Андрас наклонил голову, и в его радужках отразился еле сдерживаемый смех.

– А сколько ты знаешь таких, как я?

Я посмотрела на него.

– Интересуешься, есть ли кто-то покруче тебя?

– Хочу знать, есть ли среди них те, кто тебе верит.

Его сверкающие глаза скользнули по моему лицу, как будто в моей бунтарской манере разговаривать с ним было что-то, что его интриговало.

– У тебя получается их обманывать? Или ты дрожишь перед ними так же, как передо мной?

Я с яростью оттолкнула Андраса. И он громко расхохотался. Грудной, притягательный смех лился из его груди, как дисгармоничная музыка.

– Ты думаешь, я буду участвовать в твоем кукольном спектакле только потому, что я согласилась никому ничего не рассказывать? Ошибаешься! – Я сжала кулаки, стараясь смотреть прямо ему в глаза. – Я не марионетка и быть ею не собираюсь. Вдолби это себе в голову. Развлекайся как-нибудь без меня, понял? Я не твоя игрушка, Андрас! – сказала я, выплюнув его имя так, как если бы оно было грязным ругательством.

У меня всегда было раскатистое, бархатное «р» и такое же мягкое «с». Мама называла эти мои звуки чувственными, когда, как маленькая вредная девочка, хотела меня поддразнить. По ее словам, такая дикция досталась нам от дедушки, да и, наверное, от других далеких колумбийских предков, чья кровь текла в нас.

Странно, но Андрас, кажется, их расслышал. Теперь он смотрел на мои искривленные губы, на которых все еще горело его имя. Непонятно, какое впечатление произвела на него моя дикция, но что-то в его глазах будто бы изменилось. В них промелькнуло осознание, словно сменился ракурс, под которым он на меня смотрел.

– Игрушка?

– Да. В конце концов, разве этот мир не создан только для тебя? Разве это не твой персональный парк развлечений?

Я пыталась справиться с ненавистной дрожью, которую он во мне вызывал, единственным известным мне способом: открыто бросить ему вызов.

– Нет, мне это неинтересно. Видишь ли, я в этом не участвую. И меня не волнует, если ты воспринимаешь мои слова как дерзость, провокацию или угрозу. Думай что хочешь, но я не буду все это терпеть, как другие.

Я смотрела ему прямо в лицо и со всей своей хрупкой, упрямой, отчаянной искренностью заявила: