– Отодвинься, – тихо прохрипела я, – оставь меня в покое!

– Ты можешь уйти в любой момент.

– Если не будешь прижимать меня к дивану…

– Тогда сама отодвинься от меня, – прозвучал тихий шепот, такой глубокий, что я задрожала. Долгая горячая судорога пробежала по спине.

Я сглотнула, и моя и без того напряженная спина вздрогнула от набежавшей горячей волны, и он это заметил.

Его пальцы медленно стиснули кожаную спинку дивана и так и замерли. Я не могла дышать, когда он приблизил свое лицо к моему. Сердцебиение усилилось, и я почувствовала прикосновение его горячих губ к мочке уха.

– Отойди от меня!

У опалившего мою грудь чувства не было имени, оно ворвалось в капилляры и обожгло тело раскаленным пламенем; меня охватила отчаянная, безумная дрожь – странное, неправильное ощущение, от которого заныло в животе.

Я просунула голову под его руку и бросилась с дивана на пол, не беспокоясь о том, что могу больно удариться. Сердце колотилось, я быстро встала и попятилась, отходя все дальше от Андраса, от его тела.

Он по-прежнему склонялся над диваном как зверь, готовый сожрать свою добычу.

В его глазах, темных и сияющих одновременно, я увидела торжество и жестокость, трепет и безрассудство.

Собственное дыхание обжигало, душа пульсировала, словно живая плоть, а тело вибрировало в ответ на глубокий утробный крик, и я дрожала от ужаса и растерянности. Я смотрела на него так, будто он только что чем-то заразил меня, будто он передал мне болезнь, от которой нет лекарства.

Я больше никогда близко к нему не подойду – об этом сейчас кричали мне сердце и разум. Он это знал и именно поэтому так и поступил.

Теперь Андрас лежал на диване, запрокинув голову, и улыбался.

Я погружалась в бездну своих мучений, а он прогонял меня, проникая в меня, вливая в мою кровь самые низкие из своих грехов, его глаза как будто внушали мне: «Загляни в мою голову, а потом заставь меня ее потерять».

Я не смогла бы передать словами свое состояние: чувства вибрировали, кожу покалывало.

Я ощущала себя крайне уязвимой, как будто внутри меня вскрылась рана, которая реагировала тянущей болью на малейшее движение воздуха. Кружилась голова. В общем, я чувствовала себя странно.

– Как поживает Тимми?

Я оторвала взгляд от стойки, которую протирала, и многозначительно посмотрела на Джеймса.

– Ты за ним ухаживаешь? Надеюсь, с любовью? Опрыскиваешь его из пшикалки? Пшик-пшик! – Джеймс сопроводил звук жестом. – Кстати, ты могла бы включать для него музыку. Говорят, это полезно для растений. Вдруг Тимми нравятся симфонии?

– Перестань его так называть, – буркнула я, прогоняя из головы образ кактуса, покачивающегося в такт мелодии Шопена. – Я уже сказала, что не собираюсь давать ему имя.

– Ты знаешь, растения как дети, они чувствуют, как к ним относятся. У них есть шестое чувство, – загадочно намекнул Джеймс, вынудив меня посмотреть на него с некоторым беспокойством. – Ты должна дать ему понять, что любишь его. Что считаешь этот комок с шипами очаровательным. Разве ты не хочешь, чтобы он подарил тебе красивый маленький цветочек?

– Джеймс, иногда ты меня пугаешь, – пробормотала я, продолжая полировать поверхность стойки – до открытия оставалось полчаса. – С каких это пор ты стал знатоком растений?

– Я знаток жизни, – уточнил он смиренным тоном, – широко смотрю на вещи.

Я ухмыльнулась и решила на ближайшее время предоставить Джеймса самому себе.

Официантки уже заканчивали протирать столы и расставлять стулья. Они перебрасывались шуточками, хихикали, что-то обсуждали. Однако среди них была девушка, которую, казалось, не забавляла веселая болтовня.

Руби протирала стол медленными движениями, слегка ссутулившись. Даже ее пышные кудряшки, завязанные в низкий хвост, казались тусклыми, хотя обычно пружинисто подскакивали на голове, придавая Руби ребячливый, бодрый вид. Из нее как будто ушла жизненная сила, она выглядела поникшей, как маленькое деревце, согнувшееся под ветром. Удивительно, как отчетливо и зримо ее подавленность отражалась в каждом жесте, в каждом случайно брошенном взгляде.

– Что не так с Руби?

Я повернулась на голос Джеймса. Он с любопытством поглядывал на Руби, продолжая расставлять бокалы.