Я разлила дымящийся какао по чашкам, бросила в них по горсточке маршмеллоу и протянула Джеймсу готовый напиток. Пока его глаза следили за тем, как растворялись сладкие цилиндрики, в них разгорался веселый свет.

– Хорошо, что ты хотя бы немного любишь сладкое…

Я прислонилась к плите и посмотрела на него взглядом человека, который гордится своими слабостями. Джеймс какое-то время смотрел на меня, затем повернулся к пакету, который он положил на табурет рядом, и достал оттуда один из маленьких красных свертков, с наклейкой в виде оленя. Он положил сверток на стойку и подтолкнул его ко мне.

– Что это?

– Это для тебя.

Какое-то время я молча смотрела на красную бумагу. Я была так удивлена этим неожиданным жестом, что даже постеснялась взглянуть на Джеймса.

– Для меня?

– Давай, открой.

Я колебалась, потом все-таки посмотрела на Джеймса, чьи глаза сияли безмятежным спокойствием, как у человека, совершившего красивый бескорыстный поступок. Видя, что он все еще ждет, я поставила чашку на стойку, взяла сверток и начала осторожно его разворачивать, касаясь чего-то прохладного и гладкого.

Это была керамическая елочка, вся в дырочках-звездах. Внутри к лакированной поверхности была прикреплена свеча, тонкая и белая, как перышко. Окрашенная в насыщенный темно-зеленый цвет елочка была сделана просто, но с любовью. Мастер-гончар явно постарался, чтобы его работа радовала глаз. К комете на макушке по веточкам спиралью тянулись золотистые крапинки.

– Рождественский фонарик, – зачарованно прошептала я, держа его перед собой на ладони.

– Я собирался подарить его тебе в клубе сегодня вечером. Не думал, что мы встретимся раньше. Похоже, ты не любительница украшать елку, поэтому я решил поддержать твое рождественское настроение этой вещицей.

Джеймс ошибался, но он и не мог знать.

Говорят, чтобы почувствовать праздник, нужно сначала подготовить к нему свое сердце, впустить в свою жизнь свет и открыться мечтам. У меня никогда не получалось выполнить ни одно из этих условий, но я любила Рождество таким, каким оно было, а не таким, каким его рисовали на открытках и рекламных плакатах.

– Очень красиво, – прошептала я, не зная, что сказать. Я сжала подсвечник в ладонях и взглянула на Джеймса, чувствуя, как у меня розовеют щеки. – Спасибо.

Джеймс улыбнулся, явно довольный моей реакцией.

Он отхлебнул из чашки горячего шоколада и поблагодарил продавщицу, которая посоветовала ему купить такой подарок.

Потом Джеймс начал что-то рассказывать, а я молчала, окутанная его словами, как облаком, очарованная подарком, который все еще держала в руках, – фонарем, у которого в моем сердце появилось свое местечко, озаренное светом из окошек в форме звезд.

Мы вместе пообедали и попрощались до вечера. Когда за Джеймсом закрылась дверь, в воздухе странным образом еще долго чувствовалось его присутствие.

Оставшись одна, я проверила мобильный и поняла, что получила электронное письмо из «Карлион-центра». Речь шла о сроках и способах оплаты первого взноса, фиксированной суммы, которую я могла продолжать выплачивать в рассрочку и после окончания терапии. Именно гибкая система оплаты и профессионализм врачей в свое время сыграли решающую роль при выборе этого центра. Их внимательное отношение к пациентам и их родственникам позволяло надеяться на хорошее лечение.

Деньги на первый взнос у меня уже были. Они лежали на сберегательном счете, на котором дедушка за много лет скопил для меня приличную сумму – на учебу в колледже. Однако этих денег было недостаточно для оплаты всего курса в частной клинике такого уровня. И мне пришлось договориться с самой собой и отправиться на поиски работы.

Я сидела в спальне, погруженная в блокнот с расчетами, когда вдруг тишину нарушил внезапный шум – плач маленькой девочки. Ее пронзительный вой и всхлипы прорывались сквозь стены и разливались по моей квартире диссонирующей симфонией.

Несколькими минутами ранее я слышала, как Кармен ушла, но Андрас опаздывал, и неудивительно, что маленький ребенок возмущался по поводу такой ситуации и требовал к себе внимания. Наверное, девочка проснулась и, не обнаружив никого рядом, недоумевала, что происходит.

Я постаралась не обращать внимания на ее плач и вернулась к расчетам, сосредоточенно нахмурив брови.

Так продолжалось добрых двадцать минут. Мои барабанные перепонки молили о пощаде. Я отложила ручку и встала с кровати.

И где, интересно, шляется этот балбес?

Нервничая, я открыла дверь и остановилась в дверном проеме. Выглянула в коридор и начала барабанить пальцами по косяку, выплескивая раздражение, пока оно не перекинулось и на ногу. Я несколько раз шлепнула тапком по полу, и в следующий момент мой взгляд упал на плинтус.