Оставив позади эту неприглядную картину, я свернула с дороги и поспешила к домику, который все еще стоял на своем месте. Обошла его, заглянула в дверной проем (двери не было), вошла внутрь. Совсем состарившаяся печка встретила меня радушно распахнутой дверцей, а колченогий стол, ящики из-под пива и много-много пустых бутылок с разными импортными наклейками — явно настороженно.

Как потом мне сказали местные жители: «Там в домике заезжие рыбаки, да и ваши мужики из Дома творчества неплохо проводят время».

Теперь, стоя на пороге, я вдруг увидела в траве соску-пустышку. Какими путями? И к чему бы это? «Скорее всего, к утешению», — подумала я и быстро пошла прочь. Однако, выйдя на дорогу, все-таки оглянулась.

Прошлое, неотрывно глядя мне вслед, провожало меня пустыми глазницами окон.

Братскую могилу в Глухове я нашла не посередине поля, а посередине деревни. Как объяснили мне старожилы, вначале ее перенесли с поля в конец деревни, но деревня за последние годы так разрослась, что могила оказалась почти в ее центре. Я подошла к обелиску. Теперь это был обелиск с красной звездой, у подножия которого лежали свежие темно-красные георгины. Постояла у железной ограды. Подошедшая ко мне пожилая женщина спросила: «Милая, тут кто-то из твоих похоронен?» — «Нет, — ответила я, — здесь покоится моя детская усталость». Испуганно посмотрев на меня, она быстро пошла прочь. А я подумала: «Какая же я счастливая, что до сих пор живу и без устали работаю, а не лежу в земле и не отдыхаю».

Сколько же с тех давних пор прошло времени?! Сколько прожито… И сколько всего пережито?! И какой ураган воспоминаний обрушивается на меня сегодня, когда я в 2010 году получаю адресованные мне поздравления с всенародным праздником — Днем победы 9 мая 1945 года.

Первого сентября сорок второго года я, будучи полностью реабилитированной после трудового «фронта» в Глухове, заслуженно села за парту шестого класса. Заслуженно ли? Пятый я, как сумела, прошла по учебникам сама и неплохо, но вот русский, основы которого закладываются именно в пятом, хромал на обе ноги. Но я радовалась, что не отстала от своих сверстников, вернувшихся из эвакуации. Как-нибудь справлюсь. Однако справиться с безграмотностью было не так-то просто. Поначалу я пыталась избегать в контрольных изложениях тех слов, написание которых мне было неизвестно. Но это меня очень сковывало, особенно в сочинениях. Рассказать могу хорошо, а так же хорошо написать не могу. И вот как-то однажды на очередном сочинении, взяв свободную тему, решила забыть о своей безграмотности и писать как бог на душу положит. И написала. Прошла неделя, учительница русского и литературы принесла проверенные работы в класс и сказала:

— Да-а! Все в общем-то написали на взятую ими тему и грамотно, ну почти грамотно, кроме двух учениц, которые меня поразили до такой степени, что даже не знаю, что и сказать! — Она назвала мою фамилию и еще одной девочки. — То есть у них обеих не просто двойка за грамотность, а кол на двоих. Особо хочу отметить, что и то, и другое сочинение написано на свободную тему. Так что и проверить знания по пройденному материалу не представляется возможным.

Я затаила дыхание. «Переведут обратно в пятый!» — думала я, глядя на подругу по несчастью. Та, опустив голову, тупо уставилась в парту.

— Но вот какая вещь — продолжала учительница. — И то, и другое сочинение читаются как литературные произведения. У ваших одноклассниц определенно литературный талант! Однако что такое литературный талант при полной безграмотности?!

Пришлось маме взять мне частного учителя по русскому языку.

Теперь, освободившись от бухгалтерского дела, мама работала в моей школе, но не оставляла надежды вернуться к хореографии. А тут как раз позвонила Марина Фоминична Нижинская.

— Полин! Ты при деле или как? Есть место хореографа в Доме пионеров на Полянке. Если хочешь, давай вместе поедем.

— Давай! — ответила мама. И, уже собираясь положить трубку, вдруг услышала:

— Да! А как поживает моя швейная машинка? Пора бы ее вернуть! — сказала Марина.

Но как ее вернуть, если в 103-й школе, которая находилась на Молчановке, мне сказали, что она уже месяц, как сдана в металлолом.

— Ты же за ней не приходила, а объявление с просьбой забрать все оставленные на станции машинки и инструменты провисело целый месяц! — сказали мне в школе.

— Но целый месяц я была в колхозе.

— А что было делать школе? У нас ведь шел серьезный ремонт перед началом учебного года. К тому же починить твою машинку было невозможно. Частей к поповским машинкам нет!

Что было делать школе и мне, я не знала.

— Едем к Марине, — сказала мама, и все ей объясним. — В конце концов, заплачу я за утраченную машинку.

И мы поехали к Марине. Боже! Какой же был скандал! Она не хотела слушать никаких объяснений. Верни ей машинку, и все!

— Господи, Марина, она же была сломанная. Лиля на ней не шила. Но, если можно было бы купить новую, я тотчас бы купила.

Марина стояла на своем. А уж когда услышала: «Ну хорошо, давай я тебе за нее заплачу, и покончим с этим…» — взорвалась, как бомба, и выбросила нас из квартиры в буквальном смысле.

Озадаченная таким поворотом дела, мама вышла из себя и сказала:

— Ты что, с ума сошла, что ли?

— Да, да, сошла, сошла, сошла с ума! — прокричала Марина и хлопнула дверью.

— Похоже, действительно сошла с ума, — сказала мама, когда мы вышли на улицу. И всю дорогу, пока мы шли по Арбату, говорила: А может, и вправду сошла с ума?! Все у них сумасшедшие! Вначале тронулся Вацлав, теперь она! И вообще, никакая она не Марина. Она вроде бы Магда или… Они то ли поляки, то ли польские евреи. Не знаю! Зачем менять данное тебе имя?!