Уже в коридоре, видя мое смятение, он спросил:

— Что такое? Вам что-то не понравилось?

— Да у вас же одни женщины! — сказала я.

— Ну почему же, — широко улыбнулся он, — у нас столько авторов-мужчин. И поэты, и прозаики, и литературоведы! А еще и художники!

— Вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что у вас в редакции женский коллектив, а я в чисто женском коллективе никогда не работала.

— Вот и поработаете! Будем надеяться, что вам понравится — работа, конечно, — сказал он и опять улыбнулся.

Так началась моя почти тридцатилетняя работа и жизнь в старейшем издательстве страны «Художественная литература» — гиганте (в те, теперь уже далекие годы) книжной промышленности Советского Союза и безусловном центре литературной и интеллектуальной жизни столицы с 1930 по 1995 год, когда издательство стало умирать. (Да, такое никому даже в самом страшном сне не могло присниться! Но об этом позже.) А тогда, в шестьдесят третьем, я в редакции «Литератур стран Латинской Америки, Испании и Португалии» делала свои первые шаги.

То, что в этом издательстве издавали произведения Пушкина, Лермонтова, Блока, Толстого, Флобера, Мопассана, Дюма и других великих писателей, знал у нас в стране каждый школьник. Их произведения выходили как отдельными изданиями, так и в различных сериях, двухтомниках, трехтомниках и Собраниях сочинений, к которым всегда были предпосланы предисловия известных литературоведов, писателей и поэтов, как и комментарии в конце книги, если они требовались. А вот то, что в издательстве было восемь редакций: «Русской классики», «Советской литературы», «Литератур народов СССР», «Литератур стран народной демократии», «Литератур стран Западной Европы, Северной Америки и Австралии», как и «Стран Латинской Америки, Испании и Португалии» и «Стран Востока», кроме того — редакции «Литературоведения», «Художественного оформления», «Технического редактирования», ну и, конечно, корректорская, — я узнала, когда стала сотрудницей издательства. А какая богатейшая была библиотека и библиографическое бюро со всевозможными справочными материалами! Но главное — высокопрофессиональный редакторский коллектив, с которым, придя в издательство, мне предстояло работать.

Поначалу, надо сказать, этот самый редакторский коллектив меня несколько озадачил. О том, что это были высокообразованные интеллигентные люди (не все, конечно, к тому же, позже стали появляться удивительные персонажи!), я была наслышана. Я училась у каждого, оценивая всех по их знаниям и способностям, тому, чему они могли меня научить, даже сами того не ведая.

Первым переводом, который лег на мой редакторский стол, был перевод Б. А. Никонова романа бразильского писателя XIX века Мануэла Антонио де Алмейда «Жизнь Леонардо, сержанта полиции». Никонова я знала как автора краткого очерка грамматики португальского языка, в который частенько заглядывала, открывая португальско-русский словарь. И очень удивилась, увидев его имя на титульном листе рукописи.

— А Никонов разве переводчик? — спросила я заведующего.

— Да у нас с португальского практически переводчиков нет. Нам приходится привлекать переводчиков с испанского. А Никонов знает португальский, — услышала я в ответ.

— Но если Никонов не переводчик, а я еще не редактор…

— Ничего, ничего. Читайте русский текст, сверяйте с португальским, отмечайте неточности в переводе, а стилистическую правку сделает внешний редактор.

Следом пошли чистые листы романа Эсы де Кейроша «Реликвия» в переводе Надежды Ароновны Поляк (Боже! Да это же моя преподавательница испанского языка из Московского педагогического института им. Потемкина, откуда я была исключена за стихи… Откуда у нее португальский?!), которые мне было предложено прочесть на предмет опечаток. Что-то я там такое отыскала, уже не помню. То ли нашла пропуск, то ли перепутанные главы.

А вот потом… потом заведующий положил мне на стол рукопись «Лиры и чилийские письма» бразильского поэта XVIII века Томаса Антонио Гонзаги в переводе — «безусловно хорошем» — подчеркнул он, — Инны Юрьевны Тыняновой. Однако тут, как потом мне стало ясно, меня ждало новое испытание: проверка умения, а вернее, способности продуктивно работать с автором.

Да, надо отдать должное заведующему нашей редакцией Валерию Сергеевичу Столбову: не бросил он меня сразу в воду, как котенка, не умеющего плавать, а исподволь подводил меня к самостоятельной работе над русским переводом и общению с автором, за что ему сегодня мой низкий поклон.

Так вот, Инна Юрьевна Тынянова, безусловно талантливая и опытная переводчица с испанского (португальского она не знала), была, как всякий талантливый человек, очень трудной в работе: отстаивала каждое свое слово, цеплялась за интонационные запятые, с которыми, как правило, не соглашались корректоры, и, чуть что, создавала бурю в стакане воды. Это хорошо знал по собственному опыту наш чисто женский редакторский коллектив, и теперь, когда я была на новенького, с замиранием сердца ждал предстоявшую мне с ней боевую встречу на португальской территории. Беспокоился, похоже, и позвонивший мне известный испанист Федор Викторович Кельин, который попросил меня постараться быть терпимей к Инне. «Не ссорьтесь, девочки, — почему-то сказал он мне. Скорее всего потому, что знал то, чего не знала я. — Очень, очень прошу вас».

Да! Это было мое первое боевое крещение в работе с Инной Тыняновой! И я приняла его достойно. Надо сказать, что и Инна тоже держала себя в руках, скорее всего, выполняя ту же просьбу Кельина. Но вечером, позвонив мне по домашнему телефону, закатила такую истерику по поводу уже согласованной нами в издательстве правки — с криками, бросанием телефонной трубки и новыми неуемными звонками до одиннадцати вечера, когда, наконец, вновь согласившись со мной, поблагодарила и пожелала спокойной ночи. Естественно, обалдев от неожиданного поведения автора, я не спала всю ночь. Вот так. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году «Лиры и чилийские письма» Томаса Антонио Гонзаги благополучно вышли в свет в серии «Библиотека латиноамериканской поэзии».