Шрифт:
Взглянув на Бориса Абрамовича, я замолчала.
— Читайте, читайте, — сказал он.
Я стала читать дальше…
Черепица Таллина сегодня опечалена. Плачет черепица, дождь по ней струится. Стоит солнышку взойти, черепица на пути. Засверкает, заискрится, заиграет черепица. Черепица Таллина весела отчаянно. Снег кружится и ложится, одевая черепицу в белый свадебный наряд. Бриллиантами горят все и вся вокруг подряд. Ветер тронет черепицу, черепица обнажится, сбросит белую фату и, краснея, красоту отдаст ветру-исполину, что не раз ее покинул, солнцу, что из года в год радость и тепло дает, хмурому седому небу и тебе, ведь ты там не был?!— Еще! — сказал Борис Абрамович. — Еще!
Нет воскресений, нет вознесений! Есть бесконечных страстей хоровод: Мытарств, распятий и потрясений, Предательств и лжи учрежденный черед.— Ну, ну, — продолжал он подбадривать меня.
Мне надоела суета с ее пустым и грешным телом. Ведь эта дева никогда не забеременеет делом. Она не даст ростка любви и плод фантазии раздавит. Сегодня, делу вопреки, она, играя, миром правит. Тепло, покой, уют и сон украла суета у мира, И нынче суетно звучит поэта суетного лира.— А знаете что, Лилиана Эдуардовна, — прослушав меня, сказал Борис Абрамович, — приходите-ка вы ко мне на семинар начинающих поэтов. Мы по четвергам собираемся на улице Богдана Хмельницкого в Доме народного творчества.
— Хорошо, — ответила я. — Но… Борис Абрамович, ведь…
В стихах я просто душу отпускаю, даю ей воспарить в безоблачную высь. Когда же проза жизни отрезвляет, Я ей кричу: Вернись, душа, вернись!В Дом народного творчества я пришла раза два, не больше. Не хватало ни времени, ни сил. Работа, семья: муж, дочь-школьница, которых нужно, кормить, поить, а главное — любить.
Со временем почему-то у нас в редакции перестал появляться Борис Абрамович Слуцкий. Правда, работа над его переводом стихов португальского поэта Фернандо Пессоа уже была закончена, и рукопись то ли находилась в производственном отделе, то ли уже была в типографии. А потом, спустя какое-то время мне позвонил заместитель председателя Литфонда СССР Владимир Федорович Огнев и сказал, что среди названных людей — а их единицы, — кого умирающий Слуцкий хотел бы видеть, он назвал вас, Лилиана Эдуардовна.
— Сходите к нему во Вторую градскую.
Я пошла, от души желая сказать что-нибудь утешительное стоявшему на пороге в мир иной человеку. Не вышло. А вот томик стихов Фернандо Пессоа с переводами Слуцкого вышел, но уже после его смерти.
Да, вспоминая Коктебель, я вспоминаю и молодого Владимира Маканина, сидевшего за нашим веселым молодежным столом (не считая, конечно, вдову умершего художника Натана Исаевича Альтмана, написавшего еще в 1914 году великолепный портрет Анны Ахматовой). Тогда Володя Маканин был начинающим писателем. Он много работал, частенько запаздывал к обеду, а иногда не приходил и к ужину. Позже мы несколько раз встречались с ним в Доме творчества «Малеевка». Вот в одну из встреч он и подарил нам с мужем свою книгу «Ключерев и Алимушкин», написав на ее титуле: «Лиле и Юре с доброй памятью. Володя. 31.12.79». Потом мы как-то встретились на книжной выставке Non fiction в ЦДХ, едва успели поговорить перед его выступлением, как на него набросились читатели. Не помню, какая его книга тогда вызвала такую читательскую любовь. Он дал мне свой телефон, но я так и не позвонила. Теперь, уже в 2008 году, Володя подписал мне на очередной Non fiction свою книгу «Асан» и опять дал мне свой телефон. «Обязательно позвоню», — сказала я. И позвонила в апреле 2009 года, пригласив его на посмертную выставку мужа, которая проходила в Московском Союзе художников, но Володи не видела, как не видела никого, находясь в тяжелом стрессе.
Так вот, с кем только я в Коктебеле ни встречалась из своих современников, многие из которых теперь уже ушли из жизни. Это и Василий Шукшин, и Виктор Шкловский, и Юлиан Семенов, и Мариэтта Шагинян, и сегодня здравствующий Евгений Евтушенко, всегда наводивший порядок на набережной у нашего писательского третьего корпуса, где то и дело, собравшись в кучку, донецкие шахтеры (квота в наш Дом творчества у них была и весной, и осенью) спевали: «Веселися, бабка, веселися, Любка, веселися, ты моя милая голубка»; и Юлия Друнина с Каплером, и доктор наук, директор Института русского языка и литературы Академии наук СССР Елена Андреевна Земская (племянница Михаила Булгакова), с которой мы, надо сказать, подружились, прежде всего, благодаря нашим маленьким дочкам. Девочки играли в классики у «Муравейника» — так называли старый волошинский корпус, в котором на третьем этаже с отдельным входом любила независимо ото всех жить Лена.
Но месяц в Коктебеле пролетал быстро и приходилось возвращаться. Нет, не к работе — работать я не переставала и в Коктебеле, переводя книгу за книгой, — а в женский рабочий коллектив, где всегда кто-то кому-то завидовал, кто-то кого-то любил, а кого-то не любил, да еще при таком заведующем, с которым у нас теперь отношения были столь плохи, что дальше некуда.
«Но всему приходит конец» — думала я, когда Столбов, вступив в Союз писателей после своего перевода романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» (надо сказать, он был неплохим переводчиком, что никак не отменяло его человеческих недостатков), ушел в 1975 году из издательства на свободный литературный труд. Сколько тогда ему было лет? Шестьдесят? А может и больше, ведь он еще в тридцать седьмом участвовал в испанских событиях, а много позже, в Великую Отечественную войну, сменил в Генштабе отбывавшего тогда на фронт известного журналиста Юрия Федосюка, с которым мы в 1967 году, когда он работал главным редактором русской версии «Дайджеста», встретились и подружились опять же в Коктебеле.
И вот теперь, казалось бы, для Валерия Сергеевича Столбова, человека бесспорно творческого, наступило то самое время, чтобы забыть все административные дела и ненужные разборки с нелюбимыми авторами и редакторским составом и уйти с головой в переводы. Ан нет! Неуемная жажда властвовать и иметь везде свою руку, и крепкую, тем более, в бывшей подведомственной ему редакции, не давала ему покоя. И он стал проталкивать на должность заведующего нашей редакции своего человека, но совсем из иного ведомства. Владея испанским, тот человек работал в Госкомитете по экономическим связям с зарубежными странами. Время от времени, посещая страны Латинской Америки, он привозил Столбову, предлагая себя в качестве переводчика, ту литературу, которую и литературой-то назвать было никак нельзя. А тут вдруг перед ним замаячило кресло заведующего.