Базанов пожал плечами.

— Обижаюсь.

Мите сделалось его жалко и захотелось утешить.

— А знаешь, может, это и правильно, с такой задачей, как нам дали, твой характер вполне сочетается — сидеть ждать, когда немцы починят дорогу, чтобы потом взорвать какой-то эшелончик и смотаться… Нет, я не к тому, что… Я к тому, что… — Митя густо покраснел.

Но в этот момент далеко в лесу показалась статная фигура Сочнева, в черной кубанке с красной лентой наискосок, с черным чубом над темными живыми глазами. Он шагал широко, не таясь. Оглядываясь назад, кричал:

— Очерет, давай всех сюда!

И оттуда, из глубины леса, кто-то отвечал с сильным украинским акцентом:

— В одну мить, товарищ лейтенант!

Рядом с Сочневым Базанов, со своей приземистой, мешковатой фигурой, с походкой вразвалочку, с привычкой держать голову набок, отчего казалось, что он всегда просит извинить его, с тихим голосом, проигрывал по всем статьям. Сочнев, поглядывая на него сверху вниз, посмеиваясь одними глазами, говорил особенно почтительно. И эта почтительность, видимо, была Базанову неприятна. Неприязненно глядя на пряжку трофейного пояса с орлом и свастикой, Базанов сухо отдавал распоряжения:

— Схожу на железку, сориентируюсь — останешься за меня.

— Само собой.

— Посты расставь сразу.

— Ясно.

— Один поставь с севера, — он показал на карте, — а другой…

— Минуточку, товарищ старший лейтенант! — прервал его Сочнев и не взглянув на карту. — Можно попросить попроще — на местности?

Базанов, не поднимая глаз, свертывая карту, коротко сказал:

— Один — со стороны хутора, другой — со стороны железной дороги.

— Человеческий разговор! А то карты, бумажки… Штабная канитель! А разведчик как действует? Если рядом начальство, он и в карту позиркает, и компасом покрутит. А потом выйдет на дорогу и у первой встречной бабки расспросит, куда идти. И порядок! — И он оглушительно захохотал, оглядываясь на Митю.

Базанов с невозмутимым лицом выждал, пока он отсмеется.

— И потише, обстановка неизвестна.

Он передвинул на грудь автомат и, не оглядываясь, вперевалочку пошел через лес.

А с противоположной стороны уже подходила группа — впереди Очерет, огромного роста, с пышными усами на мальчишеском лице, за ним шли две девушки с громоздкими рациями за плечами, далее следовали остальные — всего в группе было двенадцать человек. Вот худощавый парень на журавлиных ногах устроился у костра, стал выкладывать коробочки и пакетики из брезентовой сумки с красным крестом. Кто-то, звякая котелком, побежал искать воду. Двое стали помогать Мите собирать хворост. Сочнев, в центре, широко расставив ноги и выгибая грудь, с удовольствием командовал во весь голос:

— Располагайсь! Разговор шепотом! Харч на стол! Шевелись!

Когда Митя принес к костру очередную охапку хвороста, он поразился, как этот уголок леса, еще минуту назад дремучий, враждебный, полный угроз, сразу стал своим, домашним от этой человеческой суеты, негромких разговоров, от веселого покрикивания и понукания Сочнева. Мите ужасно нравились эти первые минуты привалов и устройства коротких стоянок, и то, что за полдня успеваешь привязаться к какой-нибудь корявой сосне, между корнями которой так удобно сидеть и чистить автомат, или к затянутому ряской бочажку, в котором полоскал портянки и потом, пока они сохли на солнце, любовался золотистыми искорками на зернистой темно-зеленой пленке, застывшей на поверхности воды. Потом он вспоминал привалы и стоянки по этой сосне, по бочажку, по невысокому холмику, поросшему орешником… Вспоминал всю жизнь.

Красное, закатное солнце зажгло два окошечка в маленьком домике обходчика, окрасило крылечко, низкую дощатую дверь. Дверь отворилась, выглянул старик обходчик. Прислушался.

Издалека, со стороны города, еле слышно доносилась нечастая винтовочная стрельба. Старик покачал головой:

— Опять! Слышишь, Маша? Облава там, что ли…

Вытирая руки передником, рядом с ним на пороге встала Маша. Теперь, в белой блузке с высоко подвернутыми рукавами, она казалась совсем девчонкой.

Оба замерли.

— И не думай из дому выходить, Маша!

— Белье ж надо развесить…

— Иди, иди. Сам сделаю.

Через минуту он вышел, неся таз с бельем. Стал вешать за домом.

В комнате Маша прильнула к окну — ей было страшно за отца. Далекая стрельба продолжалась. Вдруг скрипнула дверь. Она, вздрогнув, обернулась. На нее пристально смотрел человек в форме советского офицера, с автоматом в руках.

— Есть еще кто-нибудь в доме? — тихо спросил он.

В горле у нее разом пересохло. Она отрицательно покачала головой.

— А немцев поблизости нет?

Она снова покачала головой.

— Господи! — сказала она наконец. — Откуда вы?

Он наклонил голову набок, виновато улыбнулся.

— Окруженец. По селам мотаюсь. Кто пожалеет, подкормит.

— Я сейчас… Картошка сварена…

— Спасибо, пока сыт. А подопрет — приду. Ладно?

Вдруг она насторожилась.

— Мотаетесь, а гимнастерка новенькая!

Он попытался отшутиться:

— Немцы со склада выдали!

Но она уже замкнулась: смотрела подозрительно и отчужденно.