— Иди к костру отдыхать, Груздев, озябнешь.

— Не хочется. — Груздев сладко зевнул. — На посту вдвоем веселее.

Мирский устроился рядом с ним, подтянул колени к подбородку и стал бороться с дремотой. Тишина. Мирский покосился на притихшего Груздева, с надеждой спросил:

— Не спишь?

Тот невразумительно хмыкнул. Мирский совершил над собой некоторое насилие и воспринял это как согласие поговорить.

— Ты кто был до войны?

— Биолог, — не сразу ответил Груздев, не открывая глаз.

— Дарвин… Брем… Детство! Женат?

— Ага.

Мирский задумался и упустил какое-то мгновение — Груздев уже захрапел. Мирский ухватился за последний шанс:

— Счастлив?

— Ммм…

— Я спрашиваю, с женой счастлив?

Это произвело неожиданное действие: Груздев сел и ответил свежим и бодрым голосом:

— Она меня любит.

— Хорошая!

— Красивая.

— Что заставляет молодых ребят вроде нас с тобой прыгать с парашютом в тыл, скрываться в лесу, взрывать поезда?

— Если тебя хватают за горло, так ты не задаешь вопросов, а даешь в зубы!

— Ну, да, да, благо тому народу и так далее. Еще Толстой сказал. Непротивленец Толстой! Вот и мы с тобой… Ведь это странно. Ударить! Убить! Противоестественно. А сейчас мне это представляется самым прекрасным, святым… Подумай, во время войны люди делают то, что им совершенно не свойственно. Ты чем занимался в биологии?

— Разведением окуня.

— Вот видишь! — Мирский пришел в восторг. — Разведением окуня! Ведь это жизнь! А в газетах, когда пишут о том, что защищает наш солдат, вечно про одни березки… Белые березки, кудрявые березки… А я вот вырос в степном местечке и, пока не поехал в Москву в институт, порядочной березы не видел. Знаешь, Груздев, я мечтаю написать книжку о нашей войне. Пусть у меня не хватит таланта, чтобы как Толстой. Но чтобы правда была. Чтобы там было все наше самое сокровенное… — Мирский даже задохнулся от этого признания. Мечту эту — мечту стать писателем — он ревниво скрывал от всех. И вдруг так сразу сказал человеку, с которым знаком две недели, о котором почти ничего не знает.

Груздев очень долго молчал. Потом задумчиво сказал:

— Человека трудно понять.

— Окуня легче?

— Мы с женой разные люди, вот в чем цело. — Груздев снова улегся, съежился. — Сова кричит… Ей хорошо кричать, весь день дрыхнет…

— На мою плащ-палатку, завернись.

Груздев закутался в плащ-палатку, подобрал под себя углы, затих. Мирский с волнением ожидал от него дальнейших признаний, ему казалось, что сейчас приоткроется ему нечто удивительное в душе Груздева. Но Груздев только попросил сонным голосом:

— Ну-ка давай на ночь стиховину какую-нибудь…

Мирский, который в тот год был влюблен в Багрицкого, начал с воодушевлением:

Я в этот день по улице иду…

На крыши глядя и стихи читая.

В глазах рябит от солнца, и кружится

Беспутная, хмельная голова…

Но тут Груздев снова захрапел. Мирский вздохнул и продолжал читать стихи для одного себя, беззвучно.

Сочнев подошел к радисткам. Вера подняла голову.

— Товарищ лейтенант, не мешайте спать.

— Так я думал…

— Думать не ваше призвание. Какая холодная ночь!..

Сочнев рванул с плеча куртку.

— Прикройте ноги — согреетесь.

— Это все, что вы можете предложить?!

— А чего вам хочется?

— Глоток вина!

— Где ж взять?

— А я и так знаю, что вы из-под земли не достанете! — Смеясь, она спрятала голову под телогрейку и что-то прошептала Соне, они обе прыснули.

Через несколько минут Сочнев, разбудив Митю, распорядился:

— Дуй по-пластунски к фельдшеру, бери фляжку со спиртом — только чтоб не разбудить! Всем выдать по сто грамм. Понял?

— Ты же помнишь, перед нашим выходом сюда товарищ комиссар предупреждал…

— Разговорчики! — Сочнев презрительно усмехнулся. — Утром, может, бой! А вы тут собственной тени боитесь! К тому же… люди замерзли…

Митя в растерянности оглянулся и увидел расплывшуюся физиономию Очерета.

— Не лякайсь, Митя! Сто граммов! О це командир! Отец ридный! Митя, ты мужик або баба?

Последнее замечание окончательно лишило Митю мужества, и он пополз к спящему Птицыну за фляжкой.

Первые сто граммов Сочнев поднес Мите, как герою торжества. Митя ухарски выпил залпом, выпучил глаза и угрожающе посинел. Наконец он перевел дыхание, жалко улыбнулся и закричал:

— Гитлер капут! Ура-а!..

— Гуляй. Митя! Вместе будем фрицев бить, вместе водку пить! Разбудить медицину! Поднести медицине!

Митя подполз к Птицыну и залаял у него над ухом. Тот вскочил, схватился за маузер.