— Вы меня спрашиваете?!

— Этот лейтенант часто приходит?

— Раза три был, на минуту-другую.

— О чем он расспрашивал?

— Продукты… Поесть… В лесу голодно.

Наконец Федор Лукич справился с покалыванием и дрожью в пальцах. Он ощутил прилив сил, энергии — нужно было спасать и себя и Машу! Он вскочил, нервно заходил по комнате.

— Марья Владимировна, не скрывайте от меня ничего! Вы знаете, что грозит за укрытие или за помощь… Ради бога, будьте осторожны! Вдвойне! Втройне! Не вступайте ни в какие разговоры. Не верьте никому, кто бы ни приходил. Да еще от меня! Откуда он узнал обо мне? Откуда?

Маша неотрывно следила за ним со страданием на лице. Он остановился перед ней, повторяя с ужасом:

— Откуда? Обо мне откуда?

Нехорошая жалость шевельнулась у нее в душе.

— Не волнуйтесь. Просто кто-нибудь на хуторе проговорился, что вы к нам ездите.

— И вот использовать мое имя… Боже мой! С какой целью?

— Побоялся, что чужому откажут в куске хлебе, назвался вашим знакомым. Что тут страшного?

Он схватился за голову.

— Вы ребенок! Вы не понимаете, что может случиться. Немцы ужасно подозрительны. Если б вы знали, сколько приходится терпеть унижений! Работать у гитлеровцев — это ад. Я не повесился только потому, что надеюсь: мы с вами будем вместе, будем счастливы. Что вы так смотрите? Думаете, я что-нибудь скрываю? Клянусь всем святым, я ни с кем не связан, никого к вам не посылал. Вне подозрений! Вы мне верите?

Она опустила голову.

— Да, верю.

— Ну вот и хорошо. И надо вас увезти отсюда. Как можно скорее. Где же Владимир Степанович? Нужно сейчас же укладываться и ехать…

— А знаете что, Федор Лукич? — вдруг громко и весело сказала Маша. — Я с вами сейчас не поеду.

— Как? Вы же только что… Почему, Марья Владимировна, Маша?

— Очень просто! — пропела она и перевернулась на одной ноге, рассмеялась. — Я ведь еще никогда замуж не выходила, не могу так вот взять и переехать. Надо мне и похныкать и попеть…

— Шутки в такое время! — Он неодобрительно покачал головой. — Ребенок! Но обещайте, если я узнаю, что вам грозит беда, примчусь, и вы поедете.

— Поеду. Но и у меня к вам просьба: не говорите отцу об этом старшем лейтенанте. Он верит, что это ваш знакомый, и ладно. Зачем его волновать? Никому не говорите.

— Рассказывать! Враг я себе, что ли?

— Что за люди он и его товарищи, не знаю. Но греха на душу брать не хочу.

— Да вы не волнуйтесь. Какое мне до них дело!

— Уговорились. Садитесь обедать, отец идет. — И она как ни в чем не бывало стала собирать на стол.

Старик еще из сеней закричал обрадованно:

— А я издали повозочку-то признал!

— Как там с ремонтом, Владимир Степанович? — спросил Федор Лукич, приподнимаясь и почтительно пожимая ему руку.

— Видимо, к вечеру кончат. — Старик подошел к рукомойнику, стал мыть руки. Бросил через плечо: — Охрану выставили, не подступиться.

Маша нарочито медленно прошла в сени, повозилась там. Сказала оттуда:

— Обедайте. А я… я к чаю смородины нарву… — Не спеша вышла из дому. И только когда убедилась, что в окно не увидят, побежала к лесу.

Она хорошо знала направление. Не раз в сумерках стояла она на опушке и с тоской слушала далекие шумы лагеря, иногда тихую песню.

— Стой! Кто такая?

Близко перед глазами дуло автомата. Пропотевшая у лба, выгоревшая пилотка, звездочка. И курносое, совсем мальчишечье лицо.

Ее не провели в лагерь, Базанов вышел к посту. Вышел чужой, настороженный. На известие об окончании ремонта будто вовсе не обратил внимания. Выговорил ей строго и недовольно:

— Ведь предупреждал: сюда идти только в крайнем случае.

Она сразу обозлилась:

— Для меня самый крайний. Пришла спросить, кто вы такой.

— А вы не догадываетесь!

— Вы меня обманули. Федор Лукич вас в глаза не видал.

— Ну и что?

— А то, что теперь не верю ни единому вашему слову. Может, вы у немцев служите? Или отсиживаетесь тут с оружием, сами себя охраняете. — Ей захотелось сделать ему больно. — Села кругом сжигают вместе с людьми, а вы тут песни распеваете…

— Это вы говорите?! Сидите под крышей и ждете, когда жених в город повезет… Удирайте, пока не поздно! Здесь жарко будет — не поздоровится! Живет рядом с фашистской сволочью, пальцем не пошевелила и смеет мне говорить… Вы зачем сюда пришли — прикинуть, кто сильнее, где безопасней? Чья возьмет? Уезжайте! Без вас обойдемся.

— И я обойдусь! — сказала она и отвернулась.

Но не ушла. Базанов видел, как она украдкой вытирает слезы. Неловко тронул ее за локоть.

— Будет. Сама напустилась…

— Почему вы сразу не сказали… все… про себя?..

Он улыбнулся:

— Откуда ж мне знать, кто вы такая, чем живете, о чем думаете?

Она повернула к нему лицо с дорожками слез на широких скулах. Совсем по-детски шмыгнула носом.

— Война эта проклятая заставила людей не доверять друг другу!

— Вы и теперь не верите мне, Маша?