Шрифт:
Едва Федор Лукич с отцом вышли из дому ладить повозку, Маша бросилась к люку в полу, подняла крышку.
— Вы слышали, что он говорил?
— Проверь маскировку шнура! — отозвался Базанов из подполья.
— Все в порядке. Когда немцы проходили по насыпи, чуть не умерла со страху. Оттуда видно?
— Я доски раздвинул. — Базанов выглянул из люка. Он был буднично спокоен, будто полез туда за картошкой. — Ну-ка, дай листок бумаги, карандаш.
Она заметалась по комнате.
— Господи, карандаш, карандаш… Вот! — Нашла карандаш, вырвала из тетради листок.
Базанов положил бумагу на пол, стал писать.
— Эту записку… нужно сейчас же… передать… в лагерь. Нужно задержать немцев во что бы то ни стало. Иначе прорвутся сюда, и эшелон проскочит. Ты понимаешь?
— Да, да.
— Чтобы Федор Лукич ничего не заметил. Поднимет тревогу, и меня здесь застукают.
— Сделаю, сделаю, все сделаю! Отец идет! Прячьтесь!
Владимир Степанович услышал стук крышки люка, подозрительно оглядел комнату.
— В подполе ничего нет, Маша. Что ты ищешь?
Ей уже было все равно. Она стала надевать платок.
— Маша! Куда же ты?
— Тут сейчас бой будет. Разве я убегу? Разве ты убежишь?
— Если б я был один!
— Знаешь, кто приходил к нам из лесу? Пока мы сидели под крышей и ждали, они погибали за нас! Сейчас они должны взорвать немецкий поезд.
— Господи, я этого боялся…
— Мне нужно сейчас же отнести в лес записку. От этого все за висит.
— Ты погибнешь, дочка. Убьют тебя фашисты.
— Заговори Федора Лукича, чтобы он не искал меня.
— Да как его заговорить? Ты ему нужна, не я. Искать станет. В подпол полезет…
Маша с удивлением посмотрела на отца. Значит, он все знал!
— Ну, свяжи его, убей, записку надо передать!
Старик покачал головой:
— Хорошо. Где моя шапка?
— Что ты хочешь делать?
— Давай записку. Меня он не станет искать. А ты его задержишь.
— Ты их не найдешь!
— Господи, да я двадцать раз и слышал и видел их.
Маша бросилась к нему.
— Постой! Отец, что бы ни случилось, попадет туда записка или нет, я все равно останусь здесь.
Он ответил угрюмо, не глядя на нее:
— Знаю.
Прошло несколько томительных минут. Маша замерла, съежившись на краешке лавки у окна.
Вошел Федор Лукич, растерянно огляделся по сторонам.
— Вы не собрались!
Измученный страхом, Федор Лукич так осунулся за сегодняшнее утро, что совсем сморщился.
— Куда Владимир Степанович делся? Боже мой!.. Почему вы молчите? Марья Владимировна! Маша!
— На опушке у него кое-что спрятано… — чуть слышно сказала Маша.
— Ох, эти минуты! — Федор Лукич нехотя присел. Его пугала неподвижность Маши. Он заметил, что Маша смотрит на него с каким-то странным выражением, почти с любопытством.
— Скажите, Федор Лукич, вам нравилась Советская власть?
— О чем вы и в такую минуту!.. Советская власть мне ничего плохого не сделала. Отец мой из крестьян…
— А гитлеровцы?
— Что гитлеровцы? Как скверно вы обо мне думаете! Неужели я не вижу, что они делают на нашей земле?
— А если б они тихо и мирно захватили власть, отменили все советские законы, дали какие-нибудь другие?..
— Если б это были справедливые законы…
— Что значит справедливые?
— Ну, чтобы я имел свой дом, чтоб никто не вмешивался в мою личную жизнь… Не знаю. Я вас люблю, вот и все мои законы.
— Почему вы рассказали немцам, что в лесу здесь партизаны?
— Я не говорил, что партизаны.
— А кто?
— Ловите меня на слове, как вора! Не знаю, от кого они узнали. Но когда спросили, почему я езжу сюда, для кого второй пропуск, я сказал, что хочу увезти вас, что здесь неспокойно, в лесу неизвестные люди. Я не знал, что партизаны. Не сердитесь. Ведь я не нарочно. Ради вас!
— Замолчите!
— Я совсем не против Советской власти! Едем, там во всем разберемся. Где же Владимир Степанович?
— Сейчас придет.
Внезапно неподалеку в лесу раздалась частая автоматная стрельба. Федор Лукич вскочил, заметался по комнате, схватил один узел, другой, бросил.
— Немцы идут! Скорее, Маша! Почему вы так спокойны?
— Без отца я не уйду.
— Он догонит нас. Мы его встретим по дороге. Он стар, он прожил свое. А вам жить! Слышите, стрельба все сильнее… Я не могу! Они убьют нас! Пропустите, я пойду поищу Владимира Степановича…