– Какой концерт?
– спросила она.

– Оуэн учится играть на пианино.
– Мне стало интересно, стояли ли они в одной комнате, прижав телефоны к ушам, лицом друг к другу на кухне, пока мы разговаривали, или мой отец был в другом конце дома, избегая ее, как делал всегда я.

Моя мать фыркнула.

– Только с одной рукой?

– Он занимается с девочкой, у которой такой же врожденный дефект.

– Это врожденная ампутация, - сказал я, услышав голос Ника в своей голове.

– Мы знаем, Оуэн, - сказала мама измученным голосом.
– Так вот в чем суть концерта? Взрослые с ограниченными возможностями?

– Н-н-нет, м-мам! Это обычный фортепианный концерт. Мы играем дуэтом, вот и все.

– Я надеюсь, тебе не придется сначала произносить речь или что-то в этом роде.

– П-п-почему я должен выступать с р-речью на фортепианном концерте?

– Не надо спорить. Я только имела в виду, что и так плохо, когда все видят, как ты идешь, опираясь только на одну руку, как будто ты умеешь играть не хуже их. По крайней мере, они не услышат, как ты заикаешься.

Я опустил голову, прикусив губу, чтобы не заговорить, потому что это все равно не получилось бы правильно. От ее презрения и отвращения у меня заколотилось сердце, а язык отяжелел.

– Оуэн, - сказал мой папа, - я знаю, у тебя все получится. Не могу дождаться, когда услышу, как ты играешь.

– Спасибо, папа, - сказал я. А потом, поскольку я знал, что не вынесу, если мама скажет еще хоть слово, я сказал: - Мне нужно идти, хорошо? Я поговорю с тобой позже.

Но окончание разговора не избавило меня от ужасной тяжести в груди и боли в горле. Меня так и подмывало забраться в постель. Чтобы сбросить с себя тяжесть депрессии, но тут я услышал, как на заднем дворе залаяла собака Ника, и понял, чего хочу.

Прошло много времени с тех пор, как я так нервничал, стуча в дверь Ника.

– Что случилось?
– спросил он, как только впустил меня.
– Ты выглядишь расстроенным.

Я кивнул. Я попытался заговорить, но моя мать все еще была у меня в голове, заставляя меня заикаться. Я мысленно вернулся к сотням раз, когда она говорила: «Надеюсь, ты больше не поставишь меня в неловкое положение», прямо перед тем, как познакомить меня с кем-нибудь новым, практически гарантируя, что я запнусь на простых словах: «Приятно познакомиться». Воспоминания сделали мой язык еще более непослушным, так как я повернулся к Нику. Это было еще хуже, чем в тот день в ресторане. Я хотел сказать: «Звонила моя мама». Учитывая наш предыдущий разговор, этого было бы достаточно, чтобы он понял, но я не смог произнести дальше первой буквы.

– М-м-м-м...

– Ш-ш-ш, - сказал Ник.

Мама всегда делала это не так. «Помолчи, пока не научишься говорить правильно». «Перестань выставлять себя дураком». Это был звук утешения. Звук сострадания. Этот звук означал: «Я понимаю».

А затем он шагнул вперед и заключил меня в свои объятия.

Облегчение разлилось по мне, как наркотик по венам. Я обмяк и прижался к нему. Я вдохнул его запах, отчасти дезинфицирующего средства, отчасти мыльный, с ноткой животных, с которыми он работал и жил каждый день. Я позволил уюту его квартиры и его присутствию окутать меня. Мое сердце забилось спокойнее. Гнев и обида, которые разбудила во мне моя мать, отошли на задний план.

– Что случилось? – спросил он.

– Звонила моя м-м-мама. Они приедут навестить меня в декабре.

– О, милый. Мне жаль. Мне так жаль, что она тебя так расстраивает.

– Я в порядке.
– Так и было. Стоя в его объятиях, я чувствовал себя хорошо. Я расслабился, прижавшись к нему, а он продолжал обнимать меня. Он водил руками вверх и вниз по моей спине. Он слегка покачивал меня, как будто мы танцевали. Я чувствовал умиротворение. Я чувствовал себя цельным, здоровым и правильным. Я чувствовал...

Ну, я начинал испытывать более чем легкое возбуждение, и, если судить по растущей выпуклости на моем бедре, я был не одинок.

Это было то, чего я хотел. Не только Ника, с его сильными и ласковыми руками. Не только комфорта от общения с ним, но и ощущения нормальности, которое приходит вместе с желанием и с ощущением желанности.

Я отстранился, чтобы встретиться с ним взглядом.

– Поцелуешь меня?

Он улыбнулся грустной, милой улыбкой. Он обнял меня за шею и снова притянул к себе. Он действительно поцеловал меня, но не так, как я надеялся. Не в губы. Он поцеловал меня в щеку и в чувствительное местечко за ухом.

– Ты даже не представляешь, как бы мне этого хотелось.

– Но ты этого не сделаешь.

– Боюсь, если я открою эту дверь, то никогда больше не смогу ее закрыть.

– Я не понимаю.

– Я знаю.

Он провел губами по моей шее, и я откинул голову назад, чтобы он мог сделать так еще. Он вздохнул, почти застонал.

– Ты самое сладкое, что я когда-либо пробовал, но если я сделаю то, чего ты хочешь, то есть то, чего хочу я, ты возненавидишь меня за это. Я знаю, ты в это не веришь, но это правда.