Какие-то я проверила, и они оказались бесспорными.

Например, через нее я узнала, что у моего Оша-Николая, оказывается, имеется в собственности большое стадо. По всем понятиям он настоящий кулак: десятки, если не сотни голов крупного рогатого скота, плюс чуть ли не тысячи овец, плюс немалое поголовье лошадей. Всеми этими стадами управляют наемные пастухи – батраки, по-нашему. И вот я увидела, что один из них, по имени Адуш, нечист на руку, обманывает Николая.

Я долго думала, сказать ли ему. Не лучше ли было промолчать? Тем более что Николай, как выяснилось в моих видениях, является настоящим баем – а мои симпатии, разумеется, находились на стороне бедняков и батраков. Однако дружеские чувства к Ошу перевесили.

К тому же я заметила, с каким уважением относится мой алтайский приятель ко всему потустороннему – к тому, что советуют ему духи.

К могилам далеких предков.

К неведомым мне божествам, к которым он временами обращался на своем языке.

Я знала, что он поймет, ни в коем случае не засмеет и не станет допытываться, откуда мне стало известно то, что я ему рассказала.

И однажды, когда мы ехали к источнику, я поведала ему все. Как и ожидала, он отнесся к моим словам очень серьезно. А на следующий день отпросился у Земскова и куда-то уехал.

Отсутствовал он три дня, а когда явился и мы с ним снова остались одни, путешествуя с нашей ежедневной поклажей в виде воды, он коротко сказал мне:

– Да, он вор.

– Ты имеешь в виду – Адуш?

– Да. Я точно узнал.

– Что ты с ним сделал?

Николай молчал.

– Убил?!

– Почему убил? Выгнал. Он сам себя наказал. Тех голов в уплату не получит, что я ему пообещал. Семья его голодной будет.

Было и другое прозрение, которое я проверить не смогла, но почему-то не сомневалась, что оно верно.

Однажды милый Карл Иваныч, музейный работник, привиделся мне лежащим навзничь в больничной палате: исхудавший, небритый, пожелтевший. И чей-то голос опять, словно диктор по радио, произнес по-латыни: «Cancer».

Улучив момент, я со всей осторожностью, подбирая слова, сказала Карлу Ивановичу, что, возможно, ему надо посетить доктора, провериться и все такое.

Как ни странно, он не отмахнулся, что свойственно людям вообще, а мужчинам в особенности, а серьезно покивал:

– Я и сам хотел. Что-то уставать стал сильно. Вернемся из экспедиции, в больницу Памяти жертв Революции [23] пойду. У меня там блат имеется, брат жены урологом работает.

Бывали и довольно странные видения, но я тоже не могла их проверить, потому что они, по всей вероятности, относились к далекому будущему.

Например, мне явлена была однажды площадь Восстания – опять, как и в случае с арестом папочки, с высоты птичьего полета. Но площадь эта в моем полусне удивительным образом переменилась.

Не стало круга, на котором разворачивались трамваи – да и самих трамваев, равно как и рельсов, и контактной сети тоже: ни на проспекте Двадцать пятого октября, ни на Лиговской улице.

Лиговская улица вместе с трамвайными линиями лишилась всех своих лип, которые росли вдоль путей. И она, как и бывший Невский проспект, оказалась забита диковинными автомобилями, очень обтекаемыми и плоскими.

Вместо Знаменской церкви стояло теперь такое же круглое сооружение со шпилем, но с буковкой «М» над входом. В него устремлялись толпы людей, и такие же толпы выходили из него с противоположной стороны. «Наверное, в Ленинграде наконец построили метро, – поняла я, – ура!»

С площади пропал памятник «царю-бегемоту» с надписью на цоколе, которую сочинил Демьян Бедный, – давно пора! Вместо него появилась высоченная, с двенадцатиэтажный дом, стела, увенчанная звездой. Внизу она опоясывалась бронзовым лавровым венком, а чуть ниже оказался привинчен диковинный орден, внутри которого угадывался силуэт Ленина. Еще ниже значилось: «Городу-герою Ленинграду». Мне показалось немного странным это звание: «Город, и вдруг герой?» Но Ленинграду это имя почему-то подходило. Еще ниже значились цифры: 1941–1945.

Я поняла, конечно, что это промежуток лет, но вот что он значил?

Что будет происходить в те годы в будущем?

Неужели война, раз «город-герой»? Значит, на нас нападут-таки империалисты или фашисты? Мы не справимся с ними на чужой территории одним могучим ударом? И война, выходит, будет продолжаться так долго?! Целых четыре года?!

Интересно бы заглянуть в будущее так, чтобы я увидела не обрывок, а целую картину целиком! Почитать учебник грядущей истории!

Но в тот раз мне только привиделось, что на доме в начале Старо-Невского проспекта расположен большой экран, словно в кинотеатре. И по нему в цветном изображении демонстрируется что-то вроде кинохроники: там люди в синих комбинезонах парят, словно птицы, внутри какого-то тесного сооружения.

А потом показали, как высоко-высоко над Землей, в черном межзвездном пространстве летит огромный диковинный аппарат, словно составленные вместе и устремленные в разные стороны цистерны с крыльями.

«Интересно, – задалась вопросом я (но как на него ответишь?) – это реальные события показывают? Или искусно снятый цветной фантастический кинофильм?»

И подумалось: «Раз я могу узреть будущее – значит, получится, наверное, постепенно натренироваться и видеть его на заказ? Захочу и скажу: а ну, покажите мне, к примеру, первое января тысяча девятьсот тридцатого года? Или даже сорокового?»