Степан Алексеевич поморщился, разглядывая рваные царапины, исполосовавшие половину лица старосты. Следы были, как от пяти пальцев, только с когтями. Исправник порадовался, что разминулся с госпожой Артамоновой. Ему и без того предстояло сегодня пережить гнев городничего. Потеря-то для всего уезда не просто тяжёлая — невосполнимая. Прежде как заведено было: кто ни приедет от губернатора с проверкой, всем стол накрывали с угощением от Степаниды Аполлинаровны. После её наливок самый ревностный губернский чиновник, аки лев рыкающий, становился тихим и покладистым агнцем. И уезжал восвояси в полном умиротворении. А теперь, случись ревизору нагрянуть, что делать?

Исправник отвернулся от испускающей тошнотворные миазмы ямы и поспешил к своей бричке. Мысль о ревизоре занозой засела в голове. Ох, не накликать бы! Предчувствие бывалого игрока подсказывало, что пора бросать карты и выходить из игры. Бежать без оглядки — на юга, к морю. А того лучше — за океан, в Америку! Там не достанут... Вот только на какие шиши? Всё жалованье уходит на мало-мальски приличное существование. А в заветной кубышке червонцы хоть и прирастают, но медленно, да и как знать, не исчезнут ли эти червонцы, не обратятся ли прахом, сухими листьями или чем похуже, если он решится на побег?

Над головой пролетела большая сорока. В клюве её сверкнула золотая искра — не иначе с пожарища что-то украла. Исправник проводил сороку завистливым взглядом. «Вот кому на Руси жить хорошо! И отчего люди не летают, как птицы? Эх, грехи наши тяжкие...»

Не далее как через год, когда вся его жизнь, да и не только его, а всего уезда невозвратно изменилась, Степан Алексеевич горько пожалел о своей нерешительности.

Кучерявые облака пасторальными овечками разбрелись по лазурному пастбищу. Ветер-пастух лениво перегонял их с места на место, и оттого прозрачные тени бежали по выбеленной солнцем дороге и терялись среди луговой травы. Благодать царила вокруг, истинная благодать начала лета, когда полуденное светило ещё не мучает всё живое своим жаром, но только согревает бережно каждую устремлённую к нему былинку.

И только на душе Степана Алексеевича Неклюдова было темно и зябко, словно в запертом погребе.

«Напророчил, как есть напророчил! — с тоской думал исправник, покачиваясь на козлах новенькой коляски, недавно презентованной для нужд управы госпожой Артамоновой. — Верно говорят: не было печали — черти накачали! Ревизор из Петербурга! И за какие грехи сия казнь египетская на наши головы?!»

Грехов, допустим, накопилось немало. Одни отчёты, которые Степан Алексеевич сочинял с напряжением всех умственных способностей, чего стоили. Куда там господину Загоскину с его романами! Взять хоть прошлогоднее дело о замёрзшем ямщике, после которого Элис Робертовна и расщедрилась на новую коляску. Или дело о пропавшем на святках дьяконе. И ладно бы в лесу пропал, так ведь нет! Почудилось ночью, что в церкви огонь мерцает, пошёл проверить, не воры ли забрались, да и не вернулся. Жена его грозилась челобитную в столицу отправить. И отправила-таки, вздорная баба! Прямо в Синод, самому обер-прокурору. Хорошо, почтмейстер перехватил. Только все жалобы не перехватишь. Чьи-то кляузы, видать, добрались до Петербурга. И что теперь прикажете с проверяющим делать? Нет больше зелий почившей в бозе госпожи Почечуевой, чтоб её земля обратно не выпустила!

Степан Алексеевич, втайне от городничего, весьма благоволившего к покойной, считал, что ведьма получила по заслугам. Но как теперь дела решать? К госпоже Артамоновой на поклон идти? Как бы хуже не стало. С ревизией-то едет не простой чиновник, а доверенное лицо обер-прокурора, кавалер с «Анной на шее». Да ещё и с секретным предписанием! Такому под ноги ковровую дорожку стелить и крестным ходом встречать. И не дай Бог в пути хоть малейшая заминка приключится!

Уездный исправник как раз и ехал осмотреть дорогу, по которой ожидался ревизор. Хотя особой надобности в осмотре не было. Дороги в Неблагом уезде служили предметом особой гордости местных властей и зависти соседей. Ровные, гладкие, без рытвин и все, как положено, оканавленные. А что ведут порой не туда, так это другой вопрос. И как его решить, все местные знают: остановись на перекрёстке, поклонись на четыре стороны, положи под столб малое приношение — пару монет али ситный калач. И следуй себе дальше, куда надобно, не заблудишься.

Дорога, по которой ехал исправник, вела мимо Почечуевки. За тощим полем побитых градом посевов темнели приземистые избы. Вымирает деревня. Как хозяев не стало, так и посыпались несчастья — то неурожай, то мор. А наследник и носа не кажет.

И ведь что интересно: с одной стороны дороги, где деревенские поля, град всё начисто побил, а с другой стороны луговые травы стоят непримятые, во всей красе.

Степан Алексеевич остановил коляску. Вроде бы здесь раньше лес был... Вырубили? Но отчего тогда нет следов ни вырубки, ни гари? Словно деревья сами корни из земли вытащили и перебрались подальше, оставив прежде скрытое озеро сверкать зеркальной гладью под чистым небом.

— Не иначе Леший с Водяным поссорились, — пробормотал себе под нос Степан Алексеевич и тут же опасливо огляделся — не услышал ли кто?

На лугу возле озера трое недорослей запускали воздушного змея. Неклюдов присмотрелся внимательнее. Эту привычку — обращать внимание на всё, что происходит вокруг, — исправник приобрёл уже в первый год своей службы в Неблагом уезде. Чтобы знать, на что глаза закрывать, следует эти самые глаза держать широко открытыми.

Странная компания. Тот, что повыше, на студента смахивает — длинноволосый, в наброшенном поверх рубахи куцем, изрядно полинялом сюртуке. И до того бледный, что, кажется, насквозь просвечивает. Уж не чахоточный ли?