Лежащее горизонтально молодое тело со спущенными штанишками непроизвольно дёрнулось и зашипело, сверкая незагорелыми полушариями.

— Сульфаниламид на тебя трачу! Говорят, убивает всё, кроме идиотизма! Вот случится сепсис — ни слова жалости и сочувствия от меня не добьёшься! Так и напишу в рапорте: геройски подох от газовой гангрены в заднице!

Лёха лежал на узкой койке. Хотя и неимоверно страдая внутренне, внешне он крепко сжал зубы, молча и стоически перенося экзекуцию. Возмущение симпатичного доктора было таким страшным, что он даже не пытался погладить её по округлым частям тела — хотя округлые и очень привлекательные части тела маячили рядом, прямо на уровне взгляда.

— Подумаешь! — не унималась она. — Какие мы нежные! Один раз подносом огрёб в лоб — и уже трагедия, сразу непременно подохнуть пытаемся! Цветы в гроб, оркестр, траурный марш… чтоб я переживала! НЕ ДОЖДЁТЕСЬ! Да ещё и носом к стенке лёг — страдальца из себя строит!

— Я, между прочим, раненый… — попытался слабо возразить Лёха.

— Ах ты, раненый! — грозно вскинулась Любовь Аркадьевна, и Лёха инстинктивно прижал уши. — А потому что сам во всём виноват! Не надо было в женскую душевую… тьфу на тебя! В женскую душу залезать со своими грязными лапами!

Наш героический лётчик, позорно разложенный эскулапом в женском обличии на кушетке кверху задом, грустно вздохнул.

— Я руки мыл! С мылом! — не собирался сдаваться на милость победительницы советский пилот.

Хотя, в целом, спорить было не с чем. Железная женская логика полностью разгромила здравый смысл. Наш герой аккуратно огляделся по сторонам в поисках нержавеющего подноса.

А, фиг с ним, с подносом, — решился героический лётчик.

Он аккуратно просунул руку и нежно погладил молодого и неотразимо привлекательного, особенно после нескольких недель воздержания, доктора — по той самой замечательной округлости, что так заманчиво маячила в поле его зрения.

Советский доктор замерла на секунду. Потом с чувством шлёпнула его по здоровой части обнажённой попы — и… замечательная округлость задорно потёрлась о его руку.

А Лёха зажмурил глаза, вспоминая…

Начало октября 1937 года. Где в полях под Бельчите, окрестности Сарагоссы.

Траншея ожила, как улей пчёл после медвежьего вторжения под именем Винни-Пух. В одну секунду вокруг стало теснее, чем в очереди в солдатской столовой.

— Карамба! Хероэ руссо! Муй бьен, камарада! — бойцы в изумлении уставились на комиссара, растянувшегося в жутком оскале на дне траншеи. Он стонал и медленно приходил в себя. Лёха даже привычно потянулся за МСЛ, чтобы отоварить его снова — просто по привычке.

— Я это… возвращаю вашего комиссара, — нервно произнёс Лёха. — Вот! Притащил его обратно. Он почти не помялся. Простите, — добавил он.

Пожилой немецкий медик протиснулся вперёд и наклонился.

— Кажется, жив… — его голос задрожал. Видимо, медик очень любил комиссара. Он поднялся и вдруг с чувством пожал Лёхе руку. — Хорошая работа, Руссо.

Лёха пошатнулся и чуть не упал. Чьи-то руки заботливо уложили его на дно траншеи — прямо рядом с комиссаром.

— Нет… — пробормотал наш герой, — наоборот, пожалуй. Меня сначала повесят, потом расстреляют. Или сначала расстреляют, а потом, чтоб наверняка — повесят.

— Носилки! — крикнул кто-то.

Лёху перевернули лицом вниз.

В поле его зрения возникли сапоги начальника штаба, а потом и он сам, присев, с глазами, полными вдохновлённого ужаса, спросил:

— Это было блестяще, Руссо! Как ты это сделал?

— Я не виноват, они сами выскакивали, я не знал, я просто рубил… потом стрелял…

— Герой! Разгромил разведгруппу фашистов! Вернул комиссара! Это ж геройство!

Лёха поморгал своими круглыми глазами, как у лемура. Казалось, он не до конца понимает, о чём говорят.

Геройство?! Что это должно было значить?

— А, это, — произнёс очень удивлённый попаданец, чтобы хоть что-то сказать. — Пустяки. Дело житейское…

— Такая паника началась, когда выяснилось, что его умыкнули, — произнесли появившиеся в кадре потрёпанные ботинки голосом Хуана.

— Кого умыкнули? — Лёхе с трудом удавалось отслеживать нить разговора.

— Комиссара! Он только успел проверить часовых.

— А разве он был не в землянке? — недоверчиво переспросил Лёха, пытаясь составить непротиворечивую картину мира и степень своего участия в нём.

— Какая землянка! Комиссар встретил врага лицом к лицу, выйдя на улицу! — возбуждённо вставили сапоги начальника штаба.

Приехали! Это точно я! Напал на роту! — лихорадочно заметались мысли в затуманенном Лёхином мозгу.

— На нас напала разведгруппа! Сорок, а то и пятьдесят фашистов! Не меньше! — прояснили обстановку потрёпанные ботинки голосом Хуана. — Совсем отмороженные! Хорошо, часовой отливать ходил и сумел выстрелить, поднять тревогу!

— А! Кто-нибудь пострадал? Ну, там, может, пристрелили у вас кого, или лопатой зарубили? На куски? — деликатно поинтересовался взволнованный пилот.