Громила фельдфебель героически вступил в рукопашную с превосходящим противником и был застрелен прямо в лоб. Специалист по допросам был размазан гранатой по стенам землянки вместе с печкой, на которой он видимо собирался греть свои инструменты. А лейтенант Шмухель… Испанцы сообщили, что беднягу лейтенанта «покрошили в салат»!

Да, да! Рольф не сразу даже понял, что под этим идиоматическим выражением имелось в виду. Оказалось, его изрубили на куски саблей! Саблей! Как телёнка на мясо! Разделали на шашлык!

Тут заглянул адъютант и уточнил:

— Господин корветтен-капитан! Выяснились новые подробности! Не всё так страшно, как нам изначально рассказали испанцы. Они вечно любят всё преувеличивать. Оказывается, на куски порубили какого-то испанского сержанта. А нашего лейтенанта просто пристрелили.

Йоханнессон аж подавился.

— Какой ужас! Варвары! С кем они воюют?! Натуральные варвары!

А главный «варвар» и невольный инициатор всех этих замечательных событий в этот момент сверкал в госпитале Картахены своими совершенно незащищенными полуж**пиями, очень опасаясь не запланированного прилета нержавеющего подноса…

Глава 20

На трамвае не улетишь. Хулипака!

Октябрь 1937 года. Военный госпиталь Сариньеры, округ Сарагосы.

До аэродрома Лёху не довезли.

Допотопный санитарный автомобиль полз по ухабистой дороге, натужно скрипел всеми своими сочленениями и, казалось, временами сам стонал от боли. На каждый камень, на каждую выбоину он реагировал так, будто проклинал всех, кто отправил его на фронт. Рессор у него, судя по ощущениям, не было с самого начала его санитарного поприща — или, может быть, никогда и не было вовсе.

Лёха лежал на животе в кузове, зажатый между ящиком с каким-то барахлом и скамейкой, на которой покоилось седалище сопровождающего. При каждом ударе колёс о дорогу его подбрасывало и трясло так, что он ощущал, будто в нём кто-то встряхивает все внутренности по очереди — от печени до мыслей.

Всё тело ныло. Он проваливался в короткий, беспокойный сон не потому, что было удобно, а потому, что глаза больше не могли держаться открытыми. День выдался очень длинный, ну а ночь оказалась ещё длиннее. Охота на разведчика, вылет, «собачья свалка», посадка где-то у передовой, ползание в темноте, бой, беготня, комиссар… всё сплелось в одну яркую, но совершенно непоследовательную круговерть. А вот на дорогу сил у нашего героя уже не хватило.

И каждый раз, когда ему удавалось задремать, грузовик, как назло, натыкался на новый камень и грубо возвращал его в суровую реальность.

Наконец, на рассвете, когда небо только начинало светлеть над горизонтом, грузовик замер, издав последний, протяжный скрип, будто сдох. Дальше ехать он явно не собирался.

Лёху довольно шустро вытащили наружу и ловко оттащили в двухэтажное кирпичное здание — судя по всему, это и был тот самый госпиталь Сариньены. Внутри пахло смесью йода, гноя и дешёвого мыла.

В холле его встретил энергичный испанец в хирургическом халате, с живыми глазами и выражением лица, как у фокусника-энтузиаста.

— Так, посмотрим, что у нас тут! О! Какое прекрасное ранение! Какой редкой формы! Прямо поперёк старого рубца, замечательный крестик получается! Вас явно отметили высшие силы! Прямо-таки эстетическое удовольствие наблюдать!

В общем-то Лёха был совершенно не согласен с такой трактовкой крестика на своём заду и даже сформировал красивейшую фразу на испанском и открыл рот, чтобы поспорить с доктором:

— БЛ***ТЬ!!! — вопль жуткой силы потряс стены больницы.

Испанский доктор, видимо, обладал зачатками телепатии. Он, улыбаясь со всё понимающим лицом, сокрушённо покачал головой:

— Какой нервный лётчик! Тссс, amigo! Всё отлично, всё прекрасно! Мы немножко очищаем! Вот тут грязь, вот тут тоже — испанская земля, знаете ли, плодородная!

Он не успел даже возразить, как в его нижней части туловища разлился живой огонь, заполняя измученное сознание яркой вспышкой.

Лёха выдохнул и снова приготовился высказать своё видение вопроса:

— А-а-а! Суко БЛ***ТЬ!!! — внезапно взвыл советский лётчик, повторив свой предыдущий аргумент и чуть не взлетев с операционного стола.

Когда боль утихла до уровня «жизнь го***но», и слух наконец перестал быть туннельным, Лёха уловил фразу:

— Вообще-то я психиатр. Но война, сами понимаете. Сегодня — раны, завтра — нервы, послезавтра — возможно, даже роды. Доктор Франсеск Тоскельес Льяурадо. Приятно познакомиться. Не переживайте, у вас ранение поверхностное, но в крайне неудобном месте. Я наложил вам новомодный французский пластырь и тугую давящую повязку. Так что ближайшую неделю вам лучше спать на животе.