— Он бредит, наверное. Сотрясение мозга, — с сомнением произнесли армейские ботинки с обмотками медика.

— Фашисты?! Лопатой зарубили?! Ну ты вообще зверь! Они, конечно, уроды — ножом или гранатой могут, конечно, но чтоб лопатой! — ботинки Хуана сделали несколько шагов и исчезли из поля зрения.

— Они и гранаты кидали? И стреляли? А у наших много сколько погибло? — Лёха окончательно уверился в собственном «геройстве».

Начальник штаба снова опустился рядом с советским пилотом на колени и выглядел исключительно растроганным.

— Блестящая работа, Руссо! — прочувственно сказал он сдавленным голосом. — Я немедленно отправлю донесение в бригаду о твоих действиях. Ты перехватил диверсионную группу фашистов, верно ведь?

— Боюсь, вы всё поняли неправильно, — осторожно высказался наш, ещё не очень трезвый герой. — Я шёл в тыл, к своим, к лётчикам. А потом случайно потерял направление, и я стрелял, кидал гранаты… Извините, так получилось…

— Что он сказал? — спросил начштаба у стоящего тут же медика.

— Исключительно сильное нервное потрясение и совершеннейшее истощение организма!

— В бригаде Тельмана — истерика. Когда наши отбились, и фашисты позорно бежали, оказалось, что они комиссара утащили с собой. Хотели часового сразу же расстрелять, а потом отдать под трибунал — на всякий случай. Но выяснилось, что именно он дал отпор фашистам, хотя и ранен был.

— И что? Совсем-совсем никто не погиб? — ошарашенно спросил Лёха. А куда же я тогда стрелял?! — подумал он.

— Это был потрясающий подвиг, — с энтузиазмом продолжал начальник штаба. — Вы сражались против шестидесяти фашистов. Все ваши люди погибли. Вы были тяжело ранены, но продолжали бой и защитили своих спящих товарищей! Спасли их всех от смерти во сне! Это было великолепно. Я напишу в газету и сделаем фотокарточки!

— Все-все? Совсем погибли насмерть? А потом что случилось? — несказанно удивлённый оборотом событий поинтересовался Лёха.

— Вы обратили врага в бегство, — продолжал начальник штаба. — И несмотря на свои раны, гнали проклятых фашистов до их окопов и освободили комиссара. Вы спасли его. Вытащили из пасти смерти… или, по крайней мере, из позорного плена.

Подошли санитары и осторожно погрузили Лёху на носилки — опять лицом вниз.

— А Густав, Моцарт и этот, как его… мордастый — они вернулись? — спросил Лёха, всё ещё не веря, что он, оказывается, герой.

— Настоящий авиадор руссо! — восторженно произнёс начальник штаба. — Его первые мысли — о своих храбрых людях, погибших в борьбе со вселенским злом! — он прикусил губу и отвернулся.

Позже Лёха узнал, что Моцарт, Густав и Роло попали в плен. Они справились лучше него, но нашли вражеские окопы уже после шумного визита нашего попаданца — прямо в самый разгар шухера…

Когда носильщики поднимали Лёху, бывший советский десантник увидел, как комиссар сидит на снарядном ящике, держась за голову, качаясь из стороны в сторону и тихо постанывая. Лёха поспешно отвернулся и сделал вид, что он-то тут точно ни при чём.

Подошедший начальник штаба показал нашему герою его же флягу:

— Держи! Полная! Лучшее средство от всех болезней — картофельный шнапс! — Он вытащил пробку, сделал приличный глоток, дыхнул жутким выхлопом и торжественно вручил её нашему герою.

Начало октября 1937 года. Кабинет контрразведки и саботажа л егиона «Кондор» при штабе Франко в Саламанке.

Начальник разведки легиона «Кондор» нервно мерил шагами кабинет.

Если быть точнее — хотя корветтен-капитана Рольфа Йоханнессона вежливо и называли главой разведки, — официально он возглавлял только «отдел контрразведки и саботажа» легиона «Кондор».

Въедливый читатель непременно поинтересуется: какими такими судьбами моряк оказался ответственным за исключительно сухопутные задачи?

Тут нет никакой тайны — и даже вселенского заговора не прослеживается. Просто адмирал Вильгельм Канарис, занявший должность начальника Абвера — военной разведки и контрразведки Вермахта, — активно продвигал своих моряков куда только мог.

Да и сам гражданин Канарис активно интересовался состоянием дел в Испании и грозился приехать с товарищеской проверкой.

Так что сейчас, недавно назначенный на должность, корветтен-капитан рвал и метал, пытаясь зализать жёстко порванные ему начальством выходные отверстия…

А всего-то и произошло!

Только что ему позвонил сам генерал-лейтенант Шперрле — и, не разбираясь, наорал на него, используя весь арсенал самых цветастых выражений солдатской казармы, пообещав моряку совершить с ним весь спектр действий лиц нетрадиционной ориентации.

Генерал не жаловал моряков, а уж тех, кого Канарис пропихнул в сухопутную разведку, особенно. Йоханнессон выслушал весь набор сортирной поэзии: от сравнений с гениталиями животных до обещаний использовать его анатомически открытые части тела в военно-полевом борделе.