— Я… В общем… Вот… — выдавил он и потряс рукой, требуя, чтобы кто-нибудь забрал у него подарок. Мстислав догадался, что он был предназначен не ему, и многозначительно кашлянул, взглянув на недоумевающую репортёршу.

Та пару раз хлопнула ресницами, затем, сообразив, охнула и аккуратно взяла с протянутой руки зеленовато-коричневый хвостик.

— Спасибо, — растерянно произнесла она, но Тима уже и след простыл — он рванул обратно к друзьям, которые тут же стали над ним потешаться.

— У тебя появился поклонник, — спокойно заметил Мстислав, сдерживая ухмылку.

— Такого я не ожидала, — призналась она, поглаживая пальцем шершавый хвост ящерицы. — Но это довольно мило, как ты считаешь?

— На языке мальчишек такие поступки — почти признание в любви. Обычно они, куда скромнее и задиристее, — наставительно высказался Вяземский, припоминая, как его ребята кидались грязью в девочек, которые им нравились. — Эрно однажды в детстве укусил соседскую девчонку, а она так и не догадалась, что это было признание в любви. Дед его выпорол, отец потом добавил, но ему было всё равно — боль от разбитого сердца ничем не переплюнешь.

Мирослава заливисто рассмеялась и вновь бережно погладила хвост на ладони. Она продолжала глядеть на резвящихся детей, и по её лицу было видно, какое удовольствие она при этом получает.

— Я совсем плохо разбираюсь в детях. Мне больше нравится смотреть на них издалека, — медленно произнесла она. — И иногда они меня пугают. Для женщины это странно.

Вяземский хмыкнул и пожал плечами, обращая её внимание на себя.

— Для мужчины странно хорошо готовить. Но я об этом не переживаю, а, значит, и тебе не стоит.

Мирослава благодарно улыбнулась и кивнула.

— Здесь у меня совсем другое ощущение течения жизни. Одновременно полное и ускользающее. Хочется просто сидеть целый день и наблюдать за жизнью вокруг, но при этом ещё столько дел. — Она легко рассмеялась и с видом счастливого мечтателя зажмурилась.

Мстислав пристально смотрел на неё и впервые чувствовал, как хорошо понимает другого человека.

Но вот она открыла глаза и сказала:

— Пойдём в гостиницу.

И ему пришлось согласиться и потерять это зыбкое понимание чего-то большего и непостижимого.

Вяземский неторопливо шёл, наблюдая, как жара плавит человеческие тела и разум, и невольно возвращался мыслями к делу. Он не ждал, что в гостинице откроется какая-то новая правда, но убедиться точно не помешало. Больше он думал о том, что со стороны убийцы было предусмотрительно прятать тела в лесу, где туман и прохлада сохранялись дольше, чем где бы то ни было ещё в селе. Ему снова пришла нерадостная мысль о том, что убийца может быть одним из тех, кого он знает, и он глубоко вдохнул тёплый воздух, чтобы отвлечься от этих размышлений.

Он сам, как и остальные его ребята, не чувствовал жары столь же полно, как обычные люди, потому мог спокойно носить пыльник — оборотни привыкли к толстой шкуре, при этом и мороз их особо не беспокоил. Температура тела оборотней почти всегда была одинаковой, они редко болели и травмироваться могли с трудом, если уже пережили подростковый возраст. А вот с этим были проблемы.

С тех пор как в окраинах стали рождаться дети, которые отличались своей выносливостью и силой, люди стали считать, что их вознаградили небеса за тяжёлый крестьянский труд, и что эти дети даны им для облегчения сельской жизни. Подтверждали это и колдуны, которые не чувствовали в них зла и пороков. И по началу деревенские радовались их рождению, предвкушая, какими крепкими обрастут домами их земли, как станет легче вспахивать поля и сколько скота можно будет завести.

По достижению пятилетнего — семилетнего возраста чаяния переставали быть светлыми. В этом возрасте у оборотней происходил первый оборот, довольно болезненный и плохо контролируемый ребенком. Когда оборотень превращался в животное, являющееся его второй сутью, то он переставал осознавать себя человеком — он был только тем, в кого он превратился. Старики ужасались таким переменам и, будучи набожными до предела, стали считать несмотря на заверения колдунов, которые и сами иногда у деревенских вызывали сомнения, что это проклятые дети и велели отправлять своих же внуков в лес. Родительскому сердцу приходилось разбиться не единожды.

Как только одно поколение заменило другое, а крестьянская жизнь стала меняться в связи с изменениями в стране, проклятых детей честные люди всё чаще оставляли дома. Работы стало больше, изменения к лучшему и освобождение от прежних тягот привели к тому, что обычным крестьянам стало сложнее приспосабливаться к новым правилам. Было некогда обращать вниманием на странности в поведение детей — их сами родители почти не видели и только ждали того, когда они смогут начать работать. Проклятые дети выходили в поле раньше остальных, и народ снова поверил в то, что их ими вознаградил Бог. В церкви стали читать молитву за их души, и всё шло своим чередом. Хорошо сыграло ещё то, что они были отличными охотниками — хозяин леса им благоволил, и это было очевидно для всех.